Славка поднял глаза и посмотрел на нее. Анину ужаснул этот взгляд — столько холода и какого-то жалкого отчаяния было в нем, — это был взгляд зверя в капкане… Анина не почувствовала злорадства, а лишь жалость и страх за Славку. Ей хотелось помочь ему, но она растерялась и не могла найти слов.
— Ты молодец, Слава, — сказала она с какой-то не очень ловкой интонацией. — Ты прав, Настя достойна твоей любви.
Но Слава не поверил ей, он не доверял уже никому. Всюду ему мерещились насмешка и злорадство.
— Играешь в благородство, — вспыхнул он. — Оставьте меня в покое!
Анина было расстроилась, но, посидев в сторонке и поразмыслив, поняла, что дела обстоят не так уж плохо. Как бы там ни было, Славка вырвался из своей изолированной душной детской. И пусть ему сейчас больно и непривычно вдыхать этот слишком живой и насыщенный для него воздух, но главное сделано, он вырвался, он живет.
Надо было побыть одной, подумать о себе. Анина чувствовала, что должна это сделать немедленно, что такие моменты в жизни не часты и нельзя их упускать. Ради этого момента она трудилась много лет. Копила по крохам, по мелочам чужой опыт, чужие знания, все было ради этого момента прозрения и перерождения.
Сейчас нужно было сделать решительный шаг, шаг-переход в другое, в свое качество. Превратиться из куколки в бабочку — все равно что родиться заново. Струсишь, оступишься — и навсегда останешься чванливой, тщеславной и бездарной гордячкой.
В последнее время жизнь ее будто остановилась на полустанке. Мелькали мимо поезда, лица, все куда-то спешили, суетились, горячились, встречались и расставались. Она одна застыла в пассивном ожидании. Чего она ждала? Она ждала этого момента, момента прозрения, момента перерождения.
Она незаметно покинула территорию лагеря и теперь шла по лесу. У нее перед глазами монотонно и ровно прокручивалась лента ее жизни.
Всю жизнь прилежная и послушная куколка делала ножкой: раз-два-три… раз-два-три, раз-два-три… раз-два-три — куколка прилежно приседала, раскланивалась.
— Не ищи развлечений, — старательно учила мама. — Жизнь — это труд. Может быть, иногда и повезет, но трудиться все равно обязательно.
— Благодарю вас, меня не надо провожать… Я сыта, благодарю вас… Будьте так добры, приоткройте окно… благодарю вас…
Эта картинка была совсем неплоха, она вполне годилась для детского утренника…
Однажды она пыталась нарушить правила игры. Это было тогда, в Павловске, когда она повстречала Славу. Она всматривалась в глубокие и чистые зеркала, слушала мелодичный бой часов — она, Анина, была частью, маленьким винтиком в этом жеманном, капризном, изысканном организме, прилежной пастушкой на фоне пышных декораций. Исправно и чинно она исполняла свою роль. И ее попытка нарушить правила игры, ее глупый бунт был жестоко подавлен.
Славка считает, что она забыла тот день. Как бы не так, просто она не хочет его вспоминать. Для Славки это лирика, милые сентиментальные зарисовки. Для нее же с этой чертовой ручки начался ад. До сих пор она не вполне еще оправилась от всех этих проработок… Славка удивлялся, что́ это она все время ревет… Тихий, застенчивый Слава, как он любил ее тогда. Но он прав, они были слишком прилежными учениками, парниковые, тепличные растения.
И надо же такому случиться — именно Слава, холеный, ручной, изнеженный Слава приоткрыл для них обоих эту тяжелую дверь. Он и сам почти надорвался, но зато они оба теперь дышат полной грудью. С непривычки кружится голова, звенит в ушах. Но до чего же он прекрасен, этот мир, до чего же ароматны его сосны… Что это — запах моря? Может быть, танец — это первая попытка человека летать, отрываться от земли, порхать над ней подобно мотыльку…
Анина выбежала к морю, она и сама не заметила, что давно танцует, так естественно и непринужденно ей это удавалось. Она исполняла танец пробуждения спящей красавицы. Теперь-то она знала, как надо его исполнять. Она была убеждена, что исполняет впервые, что никто до и после нее уже не может сделать этого так же прекрасно. Она была убеждена в своей единственной правоте, потому что обрела вдруг себя, а право на себя давала ей великолепная техника.
«Надо много и много трудиться, — думала Анина, — чтобы уметь однажды вырваться из теплицы, нарушить правила игры и смело заявить о себе и своем открытии мира. Бедная мама, она считала, что трудиться надо, чтобы быть не хуже всех, чтобы стать как все. Не надо становиться лучше или хуже всех, надо становиться собой».