Зуев задумчиво смотрел в окошко.
— Зуев, — окликнул его Егоров. — Скажи, зачем ты притащил тогда в лагерь эту лошадь? Для куражу, да?
— Нет, — Зуев задумался, будто воспоминание уже принадлежало далекому прошлому. — Вы тут ни при чем, вы просто подвернулись тогда. Это я для Светланки, она всегда мечтала иметь лошадь, я слышал, она говорила…
— Ну ладно, лошадь тоже ни при чем. — Егоров ласково потрепал мальчика за плечо, и тот застенчиво улыбнулся ему.
Лошадь, действительно, была ни при чем, сам он был хорош. Надутый фанфарон, он мечтал войти в лагерь победителем и всех сразу потрясти, покорить, приручить и осчастливить. Только его тут и ждали. Да не будь этой злополучной лошади, жизнь придумала бы еще фокус поглупее. У нее, у жизни, свои ходы, ее не проведешь. Она не выносит банальности.
Нептун! Как он тогда растерялся! Тут уже работала Светланка, ее штучки! Такой палец в рот не клади, проглотит. Прав был Зуев со своей страховкой. Такая кого угодно заморочит.
А лента Мебиуса! Если кто думает, что это простой фокус, — тот сам дурак. Ничего более загадочного он, Егоров, в жизни не видел. А ведь он давно знал об этом эффекте, знал, но не придавал значения, не впускал в свое сознание. А тогда вдруг ум за разум заехал. Права Таисия Семеновна: случай массового психоза — не иначе.
Начиная с похода все вроде бы наладилось. Разговор со Славой состоялся, Егоров им доволен. И пусть ему не удалось подружиться с мальчиком, не удалось расколоть его, — это сделали за него другие силы, силы куда более примитивные и мощные, — но интерес Егорова к Славе от всей этой истории только возрос. Что ждет в будущем этого загадочного мальчика? На каких самолетах тот будет летать или какие картины напишет? Многого Егоров не увидит, не застанет, в двадцать первом веке ему уже не жить. А Слава к тому времени только войдет в зенит — мальчик рожден для двадцать первого века.
Прав был Глазков, когда говорил о новом поколении, поколении победителей. Его воображаемый сын будет победителем. И пусть Егоров не передал ему привет от Глазкова, не мог передать, но жалеть тут ни о чем не приходится. Жизнь продолжается, и это — главное.
15
Осенью Егорову удалось устроиться в интернат, где жил и учился Зуев. Он был оформлен военруком, но одновременно работал внеклассным воспитателем, то есть проводил с детьми их свободное от учебы время: ходил на экскурсии, в кино, совершал прогулки и вылазки за город.
Отношения с Зуевым налаживались с трудом. Мальчик был не из таких, которые раз навсегда бросаются к вам на шею и повисают на ней, как гиря. Да и Егоров к такой породе людей не принадлежал. Любые отношения давались ему со скрипом.
После лета Зуев сильно изменился и продолжал меняться с каждым днем. Он возмужал, огрубел и помрачнел, он на глазах превращался из подростка в парня. В жизни он больше всего ценил собственную независимость. К довольно строгому режиму интерната привыкал с большим трудом, то и дело срывался, дерзил преподавателям, пропадал без разрешения. С коллективом держался высокомерно и снисходительно, как с недоразвитыми, а с начальством так и вовсе враждебно. Он не одобрял поступления Егорова в интернат. В первое время откровенно избегал его и называл при обращении «начальник».
— Начальник, я сегодня должен навестить свою мамашу, — нехотя сообщал он и уходил, не дожидаясь официального разрешения.
Уже не раз Егоров выходил из себя.
— Не называй меня начальником, — требовал он.
Зуев нехорошо усмехался и уводил глаза в сторону.
— Напрасно вы сюда подались, начальник, — ответил он ему в последний раз. — Жили бы у себя дома, я бы к вам в гости ходил, глядишь, могли бы подружиться, а тут…
Он не любил интернат, мечтал уйти в ПТУ, чтобы поскорее получить специальность и начать самостоятельную жизнь. Но мать умоляла его сначала кончить школу, и Егоров тоже не хотел терять мальчишку из вида. Почему-то он был уверен, что их отношения рано или поздно наладятся и он сможет быть полезен Зуеву. Но пока что приходилось только надеяться.
В последнее время ситуация еще больше осложнилась. Зуев стал пропадать все свободное время. Он подрядился халтурить в какую-то шарашку по ремонту квартир и приходил в интернат только ночевать. На педсовете он заявил, что ему нужны деньги, чтобы носить передачи больной матери, и если воспитателей это не устраивает, то он может хоть завтра покинуть интернат навсегда. Учился он неплохо, и его решили оставить ввиду особых обстоятельств. Но самое страшное, что он стал понемногу выпивать. Уже не раз, когда он возвращался поздно вечером в интернат, от него явственно попахивало спиртным. Пока что это заметил только Егоров, он держал это открытие в секрете, но сам был в полной растерянности. Не знал, что делать, как помочь парню. В лагере, на свободе, Зуев был совсем другим, он еще был дерзким, строптивым мальчишкой. За лето он вырос, возмужал и в город вернулся совсем в новом качестве, будто вдруг переродился, зачеркнул, изжил в себе все детские сантименты, заносы и привязанности. Он матерел на глазах, и Егоров беспомощно наблюдал это перерождение и волновался. Ему все время казалось, что Зуев однажды не вернется в интернат, исчезнет навсегда, только его и видели.