Сражение разгоралось: стул и два ящика для курильщиков, единственная мебель в коридоре, казалось, вступили между собою врукопашную или, может, вдруг напали на тетю Машу и она теперь отбивалась от них шваброй. Все это продолжалось уже больше часа, и я, не в силах усидеть на месте, метался по своей мастерской, едва сдерживая себя, чтобы не выскочить, выхватить эту чертову швабру и самому подмести этот коридор. Я бы, наверное, давно так и сделал, если бы не знал тетю Машу поближе, не знал бы ее тяжкую и печальную жизнь.
В войну у тети Маши погибли муж и два сына, муж на фронте, а сыновья дома от голода. Сыновей она похоронила вместе, рядышком. А так как жила она близко от кладбища, то бо́льшую часть свободного времени стала проводить у этих могил. А рядом была еще одна могила, где был похоронен неведомый однофамилец ее мужа, к тому же и год рождения совпадал… Как-то само собой тетя Маша стала ухаживать и за этой могилкой. И вот однажды, когда она этим занималась, к ней подошла старушка.
— Это вы? — спросила она.
— Да, это я, — сказала тетя Маша.
— Я так и подумала, — сказала старушка.
Разговорились. У старушки оказалась взрослая внучка, которая недавно вышла замуж, а живут все в одной комнате и, конечно, все друг другу мешают. Словом, постепенно старушка перешла жить к тете Маше, у которой вскоре и умерла. Тетя Маша похоронила ее рядом с сыновьями и стала ухаживать за четырьмя могилами. А у внучки между тем родился ребенок, и она однажды попросила тетю Машу посидеть с ребенком. Тетя Маша стала возиться с этой девочкой и постепенно очень к ней привязалась. Так привязалась, что ни о чем другом и разговаривать не могла. И стало ей казаться, что она любит ребенка больше, чем родители, а следовательно, и имеет на него больше прав. Она, наверное, здорово надоела этим молодоженам своими упреками и советами, и они с ней перессорились. Но тут, на счастье тети Маши, муж бросил эту внучку, а та с горя завербовалась на какую-то новостройку. Послала за тетей Машей. Упрашивать ее не пришлось — она схватила девчонку и почему-то притащила прямо ко мне в мою мастерскую. С тех пор они больше не расставались. Я уже и ясли для девчонки выхлопотал, но тетя Маша все равно таскала ее за собой. Положит девчонку под моими дверьми в корзину и убежит. Помню, девчонка особенно разрядник любила: все приборы ей скоро надоели, а вот разрядник всегда помогал… На меня даже карикатуру нарисовали: девчонка орет, а я ручку кручу, громы-молнии вызываю.
Кончилось все это печально. Года через два вернулась мать и забрала девчонку у тети Маши.
Но сейчас эта мать опять вроде бы собирается куда-то податься. А тетя Маша боится, как бы не отдали девчонку в какой-нибудь приют — так она называет все детские учреждения.
Зачем я все это рассказал? А затем, чтобы вы поняли, что не просто так, от дурного характера, грохочет тетя Маша своей шваброй и что у нее есть на то основания. Вот и приходится сидеть и выжидать, когда кончится эта баталия и тетя Маша пожалует ко мне, чтобы поделиться новостями…
— Ну, у тебя чисто, — говорит она, заглядывая в мою мастерскую.
— Чисто, чисто, — говорю я.
— А то тут новенького одного прислали, так много нахалов видала, ну уж такого!.. Сопляк, а туда же…
Я удивленно гляжу на нее.
— Расселся там в коридоре, на месте этого, твоего… расселся и карандаши грызет. Вчера грыз и сегодня грызет, грызет и вокруг расплевывает. Я вот, мол, грызу, а ты убирай. Но не на такую нарвался, я себе место везде найду, меня где угодно возьмут! А этот, твой, теперь как бездомная собака…
— Погоди, погоди, — перебиваю я ее. — Этот новенький, что, фаддеевское место занял?
— А то какое же?
— Ну, не велика разница — тот тоже пепел растрясал, сама жаловалась.
— То пепел, пепел — не огрызки!
…И я понимаю, что дело вовсе не в пепле, просто к Фаддею она давно привыкла и даже привязана к нему по-своему. И перебранка, которой они обмениваются каждый день в конце коридора, где Фаддей курит на своем подоконнике, не только уже привычна ей, но даже необходима.
— Опять трясешь, — говорит она Фаддею. — Глаза бы мои тебя не видели!
— А ты не гляди, — говорит Фаддей. — Расскажи лучше про девчонку.
— Не твое дело, — говорит она, но про девчонку рассказывает.
— Тетка, тетка, — говорит Фаддей, — влипла ты, тетка, в историю. Взяла бы себе девчонку из детского дома, и дело с концом.
При этих словах тетя Маша набрасывается на Фаддея чуть ли не с кулаками, потому что мысль, что вместо ее девчонки может быть какая-то другая, кажется ей надругательством и кощунством. И Фаддей, смеясь, отступает, а тетя Маша, подметая его пепел, еще долго не может утихомириться.