И действительно, наш новичок некоторое время ничем себя не проявлял. Говорить о нем стали не то чтобы меньше, но как-то сдержаннее и осторожнее, как о запрещенном предмете. Все делали вид, что он их не очень-то интересует, и упоминали о нем небрежно и будто между прочим. Хотя многим до смерти хотелось потолковать о Поленове, и только чувство собственного достоинства заставляло их скрывать это и упоминать о нем с показным безразличием. У Поленова новая куртка, Поленов, оказывается, пишет стихи, Поленов сошелся с «великолепной пятеркой»…
Он, действительно, в то время сблизился с «великолепной пятеркой» и пришелся там, как видно, ко двору, потому что все они очень оживились, обновились, так сказать. Их сдержанно-обособленные повадки стали почти вызывающими, и они ходили по институту с наглым достоинством, как иностранцы…
Эта небольшая группировка, пять девушек, когда-то привлекала и мое внимание. Держались они особняком и с первого взгляда в глаза не бросались, потому что не было в них ничего яркого — и накрашены они были в меру, и прически не накручивали, а у двоих так вообще волос почти что не было, под мальчика были подстрижены, но и это шло им. Одеты все были скромно, ничего лишнего, тона все больше темные и серые, но выглядели они в своих нарядах как-то особенно подтянуто, благородно и естественно. Держались сдержанно, спокойно, свободно, но несколько замкнуто и обособленно. И парни их были как раз им под стать: такие же строгие и свободные. Но в мужской одежде я уже кое-что смыслил — все-таки сам себе покупаю, — и тут я сразу заметил, что все их подчеркнуто скромные серые костюмы и рубашки и даже носки в магазинах так просто не валяются, пойти и купить их так вдруг нельзя, а надо за ними постоянно охотиться и простаивать в очередях или доставать еще каким-нибудь хитрым способом. Тогда же сгоряча я стал ходить по комиссионным, где с большим трудом нашел наконец нужный костюм и туфли. Вещи были финские, что у этих людей считалось высшим классом. Вот только рубашки я долго не мог найти, а ведь она должна была быть темно-серой, с маленькими перламутровыми пуговками.
Всеми этими стараниями я был наконец удостоен внимания и приближен, причем все было обставлено как-то естественно, просто, легко и, непринужденно. Я быстро уловил их сдержанный, скрыто насмешливый и обособленный тон и даже каким-то образом снискал к себе особенную благосклонность, преимущественно, конечно, у девиц. Но к парням я и сам не очень-то тяготел. Они сразу показались мне людьми… как бы сказать… не надолго интересными. Все это были люди с высшим образованием и хорошим воспитанием, то есть из хороших семей, не дураки, не подлецы и не уроды. Был среди них свой философ, свой поэт и свой художник, и говорили они не такие уж глупости, и даже порой совсем не глупости, но мне сразу бросилась в глаза какая-то их неполноценность, незрелость и бесперспективность. Будто жили они по методу исключения: не носили безвкусных вещей, не позволяли себе необузданных жестов и поступков, не говорили лишних фраз и шаблонных мыслей, не предавались глупым настроениям и переживаниям. И в то же время они сразу показались мне детьми, играющими в не очень-то понятную им игру и выверяющими по ней все свои чувства и поступки. И сама жизнь их показалась мне пресной, формальной и безвкусной, не безвкусной в смысле формы — тут все было в порядке, а просто — без вкуса к жизни.
Девицы же, особенно одна, еще долго нравились мне. Тут «метод исключения» давал явно положительные результаты и даже преимущества перед всеми теми, кого они в своей спесивости обходили. Они, например, никогда не устраивали сцен и нечетких объяснений, не требовали от тебя чего-то невозможно возвышенного и абсурдного; в своих отношениях с мужчинами держались молодцом и нередко даже с особым мужеством и мудростью, впрочем, надо сказать, не без расчета, который почти всегда и оправдывался. Все они много и с определенным выбором читали и в других искусствах разбирались, знали много имен, чем и щеголяли, впрочем, всегда кстати и к слову. Умные были девицы, что и говорить, но уж больно спесивые.
Но тогда они мне очень даже нравились, особенно одна, в которую я был просто влюблен.