Очнулся я вдруг… Перед глазами уходил в небо и растворялся в нем голубой купол татарской мечети. Волнение было сильным, беспомощным и тоскливым, как во сне.
Бывают образы, фантазии или кошмары, которые иногда возникают в нашей памяти, и мы с пугливой тоской узнаем их и сразу же прогоняем, а они с привычной покорностью уходят прочь. И мы не можем с точностью сказать, случилось ли это когда-нибудь на самом деле или это только уже давно повторяющийся сон. Большей частью это какие-то сильные или стыдные потрясения детства, о которых мы с чисто детской инстинктивностью сразу же постарались забыть, потому что справиться с ними нам было не по силам; или страхи и кошмары, которых мы так и не смогли побороть; или какие-то видения и явления, смысл которых так и не смогли постичь; или образы и ситуации из прочитанных книг, которые так вошли в наше сознание, что и не скажешь точно, было или не было.
Будто когда-то я уже стоял так же, закинув голову… Или нет, сначала я долго шел по желтой пустыне. Пустыня была бесконечной, но на горизонте все время маячил голубой купол. Рядом со мной шел еще кто-то — нет, она не помогала мне, — мы просто держались за руки, чтобы не потеряться. К нашим рукам были привязаны бирочки из клеенки, где фиолетовыми чернилами были написаны наши имена и фамилии. Она почему-то стеснялась своей бирочки и все время прятала ее под рукав, но бирочка все равно сползала, и я осторожно косил глаза, чтобы узнать, как же ее зовут. Кажется, она заметила это, потому что вдруг села и, ехидно поглядывая на меня, перевязала бирочку себе на ногу. Я почему-то очень смутился и отвернулся, будто бы рассматривая что-то вдали. Потом мы долго шли молча и не брались больше за руки и не смотрели друг на друга. Она, наверное, очень устала, потому что начала тихонько всхлипывать и вдруг упала на песок и разрыдалась. «На, смотри, смотри! — выкрикивала она. — Раз тебе так этого хочется, то смотри! Что же ты не смотришь? Боишься? Только и можешь что подсматривать исподтишка, а так ты трус, глаза боишься поднять…» Но я не смотрел, я делал вид, что ничего не замечаю… Тогда она сорвала бирочку с ноги и стала протягивать ее мне, умоляя, чтобы я наконец посмотрел, потому что она так больше не может. Голос ее стал ласковым и вкрадчивым. «Ну посмотри, ну посмотри! — настойчиво упрашивала она. — Посмотри, и мы пойдем дальше. Посмотри, и все будет по-прежнему. Ведь это совсем не страшно. Ты только посмотри, и все будет хорошо, и мы пойдем дальше. Ну что тебе стоит посмотреть?..» Но я упрямо отворачивался и закрывал глаза руками… «Ах так, — наконец сказала она. — Тогда я ее съем». Я обернулся и с ужасом увидел, как она действительно сунула бирочку в рот, с ожесточением начала жевать ее и наконец проглотила. «Вот и все, — сказала она, — ты этого хотел. Что же ты не радуешься? — Она усмехнулась, потом зевнула. — Теперь ты никогда ничего не узнаешь, — устало прибавила она, — а когда спросишь, а ты ведь обязательно когда-нибудь спросишь, теперь я знаю тебя, — тогда я совру, обязательно совру, не могу не соврать… Так что ты никогда не узнаешь правды, даже если это будет правда… А теперь иди, я спать хочу». И она действительно свернулась в клубок и заснула. А я пошел один и быстро дошел до голубого купола. Я хотел войти в храм, занес ногу на порог и вдруг оступился. «А почему ты один?» — сказал кто-то надо мной, но я и без него уже знал, что один никогда не войду туда… И я бросился обратно и долго искал ее… но не нашел.
Этот детский сон ясно вспомнился мне. Я стоял перед мечетью и сквозь солнце смотрел на голубой купол. Сон вспомнился мгновенно и тут же начал рассыпаться, и, как я ни удерживал его, стараясь что-то понять и осмыслить, он вдруг исчез, и осталось только беспомощное воспоминание о каких-то бирочках, которые были привязаны к нашим рукам, и мы, парами, по какому-то мокрому и черному полю все идем и идем…
…А в Петропавловке у нас был штаб. Там, в одной из башенок, хранились наши списки и клятвы, написанные кровью, и каждый из нас по очереди должен был дежурить там, дежурить, несмотря на наш строгий детдомовский режим. И вот однажды, сорвавшись с «мертвого часа», я бежал через парк Ленина по направлению к Петропавловке и уже огибал «Стерегущий», как вдруг споткнулся и упал, и серебряный рубль, который служил у нас паролем, выскочил у меня из кулака и полетел куда-то в траву. Я долго искал его, а когда поднял голову, то увидал голубой купол… Почему-то я сразу очень удивился и насторожился, в недоумении оглядываясь. Но все было на месте: и «Стерегущий», и Нева, и Петропавловка, — все знакомое, облазанное…