Я всегда опасался этого переходного возраста, почему-то стыдно наблюдать эту неумелую женственность, беспорядочную, необузданную стихию, напичканную всяким романтическим вздором. Вечно на них какие-то мамины туфли, перекрашенные губы, немыслимые прически и шляпы, под которыми многозначительный бред, хаос и путаница.
Однако меня всегда удивляло, как одни и те же человеческие качества и свойства могут быть и прекрасными и отвратительными. Что умно у одних, глупо у других, чем любуешься у третьих, стыдно у четвертых, и что вызывает уважение у пятых, ничего, кроме сожаления, у шестых не вызывает. Возьмем хотя бы Графиню: неумна, ленива, безвкусна и даже добротой особой не отличается… Видимо, тут дело в органичности выражения, в чистоте звучания, что ли… И еще бог знает в чем.
Прошла неделя. Весна для ленинградцев явилась той естественной, долгожданной разрядкой, в которой они так нуждались. Помещения, заполненные солнцем, будто расширились, и люди в них расправились, рассредоточились и уже не натыкались друг на друга. Солнце встало между ними, отделив друг от друга. Отрешенные, умиротворенные, недосягаемые для всех внешних воздействий и суеты, они бродили в солнечном пространстве, занятые собой.
Что касается меня, весну я переношу неважно: мне весной спать хочется. Эта весна оказалась особенно сонной; я спал день и ночь, я спал все свободное время, не вполне просыпаясь даже на работе, засыпал в городском транспорте и даже на ходу. Так что немудрено, что некоторые события этой весны порой кажутся мне снами.
Однажды я лежал в своей комнате, подложив под голову замечательную фаддеевскую подушку, придирчиво разглядывал свою комнату, и она мне не нравилась. Она была светлая и просторная, но какая-то необжитая и даже казенная. И все еще казалась мне новой, а ведь я уже прожил в ней четыре долгих года.
Я вырос в детдоме, потом жил в студенческом общежитии, несколько лет снимал комнатушку у бабки на Васильевском, так что эта комната была первой моей комнатой, где должна была начаться моя личная, самостоятельная жизнь, но эта жизнь почему-то все не начиналась. Конечно, только позволь, Графиня вмиг натащила бы сюда всяких вазочек да салфеточек, и комната сразу бы сделалась обжитой, но это была бы чужая жизнь, к которой я как бы пристроился. Я бы и сам мог накупить модерной финской мебели, но я уже опасался всего нового. Уж лучше старый фаддеевский хлам, где каждая вещь имеет свою историю и так обросла человеческими жизнями, что ее уже никто и не замечает.
У меня же не было прошлого, а только будущее, к которому я относился, может быть, слишком требовательно и осторожно. Во всяком случае, мне казалось, что сначала должна появиться моя собственная жизнь, в которую кто-то войдет, а не наоборот, я пристроюсь к чьей-то жизни, поэтому я пугливо отвергал все предложенные мне варианты и выжидал. И, наверное, что-нибудь в моей жизни уже появилось, потому что и комната моя была уже не совсем пустая. Была в ней кровать, или просто поставленный на кирпичи матрац, были сделанные мной самим стеллажи, был письменный стол, довольно канцелярский, был кухонный столик, на котором я ел, была еще подаренная Фаддеем качалка, которую я особенно ценил, потому что в ней уже была и моя жизнь, жизнь, прожитая мной у Фаддея… Переведя глаза на торшер, я немного поморщился, но тоже ничего не поделаешь, если их принято дарить на новоселье. А на голом подоконнике стоял стеклянный, наполненный водой и искусственными рыбками шар, подаренный мне Графиней, вещь нелепая, базарная дешевка, но я ее почему-то полюбил.
Наконец, под головой у меня была чудесная подушка, пожалуй, самая любимая из моих вещей.
Я смотрел на Графинин шар и уже начинал засыпать, когда дверь вдруг открылась и в комнату вошла Динка. Почему-то я ни капли не удивился и, как во сне, проводил ее глазами, пока она пересекала комнату. Подошла к подоконнику, взяла в руки шар, поднесла к глазам и посмотрела сквозь него на свет. Все еще не просыпаясь, я смотрел на ее лицо, которое колыхалось там за шаром и будто плавало в нем.
— Рыбки должны быть настоящие, — строго сказала она и, отодвинув шар, посмотрела прямо на меня.
Я вздрогнул, будто проснулся, и, вскочив с кровати, выхватил шар из ее рук.
— Не твое дело, — сказал я. — Что ты тут делаешь?
Она рассеянно посмотрела мимо меня и снова пошла по комнате, рассматривая мои вещи.