В это утро меня уже ничто не могло удивить. Без удивления узнал я, что она сирота, окончила хореографическое училище, но на выпускных экзаменах сломала ногу и теперь вот снимается в кино… и пишет, очерки. Умеет ездить верхом, прыгать с парашютом, дрессировать кошек и собак, делать какой-то хитрый коктейль и т. д. и т. п.
И вот они уже вместе с Кирилловной пели «Тропинку» и «Ах, зачем эта ночь…».
Конечно, я знал, что передо мной Динка, вздорная дочь шефа, но это уже не имело никакого значения. Правда была на ее стороне. Как бы мы ни взывали к равенству и справедливости, правда всегда была и будет на стороне молодости и силы. Да и какое может быть равенство между молодым и старым, сильным и слабым, красивым и уродливым, умным и глупым? Докажи я правду, ей стало бы капельку скучно, а у меня было бы испорчено настроение. Но и эти доводы пришли ко мне позднее, потому что тогда я верил ей безусловно. Прекрасная женщина поднесла мне первый огурец, мне был дарован прекрасный завтрак в прекрасном обществе — и какое это имело отношение к правде?
На прощание она таинственно и важно сообщила мне, что нуждается в моей помощи, чтобы я ждал…
И я начал ждать. Что делалось в это время в институте, просто не знаю. Наверное, что-то, как всегда, происходило, но меня это уже не касалось. Мелочными, жалкими казались мне все наши институтские страсти. Чуть ли не брезгливо взирал я на эту жалкую возню, и даже снисхождения или сострадания не вызывали во мне их глупые беды и неувязки. Как-то само собой мне стал ближе и понятнее Поленов, его жестокость казалась мне чуть ли не чистотой. Природа, молодая, сильная, неодухотворенная; чистота, гармония и порядок без всей этой душевной возни — вот символы, которые привлекали меня этой весной.
Мне казалось, что она придет в воскресенье, но в будни я тоже ждал. Прямо с работы я бежал домой. Все вычистил, вымыл, натер пол. По вечерам, не зная, чем заняться и как убить время, я готовил себе какие-то замысловатые кушанья: гренки с сыром или яичницу с яблоками. Я расставлял все это на столе, купил бутылку вина и новые рюмки. Придет, а я как раз сажусь ужинать, то да се… Выпьем вина… Пластинку поставлю… Ба, да они же у Фаддея! И я мчался к Фаддею.
Фаддей сидел за дубовым фамильным столом и переводил переводные картинки. Он макал палец в блюдечко с водой и тер им по бумаге. Я долго стоял над ним, с интересом наблюдая, как под пальцем проступает пошлая женская головка.
— За дегенерата почитает, — проворчал он, — думает, совсем в детство впал. Переводные картинки шлет. Жаль, рояля не осталось, я бы ему весь рояль этими картинками залепил.
Он поднял голову и внимательно посмотрел на меня.
— Что это с тобой? Влюбился, никак?
Я промолчал.
— А… Ну тогда давай выпьем.
И мы с ним отправляемся в коридор, открываем там стенной шкаф, где Фаддей хранит свои закуски, на одной полке грибы, на другой соления, на третьей копчения. Отпуск Фаддей проводит в деревне, на заготовительном промысле, как он это называет. И ни у одной бабы я не едал таких грибов и маринадов. Есть у него еще собственного приготовления эссенции — капнешь такую в водку, и она сразу же делается укропной, или полынной, или калгановой. Мы выбрали калгановую.
— Жениться бы тебе, — сказал я, проводя пальцем по пыльному столу.
— Жениться? — с неожиданной живостью откликнулся он. — А что, если на Графине? Такая девка пропадает!
Я очень удивился и, сам не знаю почему, почувствовал себя задетым.
— Во-первых, почему пропадает? А во-вторых, может, она за тебя и не пойдет.
— А я ей шубу куплю — сразу пойдет.
— Какую шубу, зачем ей шуба?
— Шубу все бабы мечтают.
— А откуда деньги?
— А деньги брат пришлет.
— Так и пришлет?
— Дадим телеграмму, вот и пришлет, надо же с ним за картинки рассчитаться.
— Какую телеграмму?
— Ты что же, не знаешь про рояль? — И Фаддей захохотал. — Рояль мы давно продали, еще когда мать болела. Брат тогда в Антарктиде был.
— А если он за роялем приедет?
Фаддей опять захохотал.
— Скажу, что продал только что. Он, мол, деньги задержал, вот я и продал.
Помолчали. Водка была уже допита, и, может быть, впервые мне стало как-то тяжело и душно в захламленной фаддеевской берлоге. Эту историю с роялем я давно знал, и тут вдруг она показалась мне какой-то несостоятельной и пустой. И я заспешил на воздух, так и забыв взять свои пластинки.
Фаддей холодно глядел мне вслед, но мне уже было не до этого, я спешил домой.