Я вышел из трамвая и пошел навстречу городу, чтобы опереться о его гранитный парапет и постоять там робкой отверженной тенью, случайным силуэтом, без прав и претензий. Постоять, затаив дыхание в своем жалком несоответствии — случайный мазок кисти, — чтобы своим маленьким ничтожеством подчеркнуть безмятежное величие этого удивительного города.
Я не решился даже опереться о парапет, будто тысячи объективов были направлены прямо на меня и на то, как я тут стою. И почему, и зачем?
Внезапно озноб прошел, напряжение схлынуло, кризис миновал, и ясная звенящая пустота заполнила мою голову, приятная слабость прошла по телу. Еле волоча ватные ноги, выпотрошенный, чуть живой, я потащился прочь.
Я шел по аллее парка, и звенящие девочки, и чинные нахимовцы, и просто молодые люди с подругами тянулись мне навстречу покорной чередой. Как на заклание, тянулись они к тому огню, что разгорался у меня за спиной.
Напрасно я вглядывался в их озаренные лица. Они не видели меня, только я — их.
И вот почти забытое чувство непричастности, столь сильное в детстве, а затем столь ловко и успешно подавленное, опять проникло в меня. И опять будто не взяли меня в какую-то детскую тайную организацию, или я лишний на складчине, все парами, а я вот один, случайный, ненужный, вынужден сидеть в сторонке и под гордой многозначительностью скрывать горечь и отчаяние. Лишний… А где-то рядом такая любовь, такая любовь!.. Ею пропитан воздух, и шуршат кусты, и запах… запах первого дождя! И мы бежим по черной земле, и капли уже настигают нас… Но нет, это не я бегу. Для меня только запах, и вкус, и цвет, а бежит другой, а я, в бессильной тоске, подглядываю за ним…
О господи, и зачем я не спустился в метро!
Дверь открыла Кирилловна и, уронив взгляд, бочком, бочком поспешила скрыться. Я прошел коридор, толкнул дверь и остановился на пороге. Почему-то я был уверен, что они там. Для этого не было никаких оснований, и ни разу не приходило мне в голову на Севере, а возникло только что, как прямое следствие, неизбежный результат этой белой неверной ночи.
Они крепко спали в моей постели. Комната имела какой-то совершенно фантастический вид. Стулья, стол и грязная посуда — все было сосредоточено вокруг кровати; лампа была завешена газетой, и, что уже совсем непонятно, весь пол был устелен мокрыми фотографиями тигров, жирафов, слонов.
Я прошел к окну, выглянул во двор. Мои приятели все еще играли под мухомором в рулетку, магнитофон орал свои полторы мелодии. Жалобно чирикала птичка — у нес не было воды, и клетка была грязная… Я открыл клетку, взял птичку в руку. Сердце у нее билось так сильно, будто она вся была сплошным сердцем. Мне вдруг захотелось стиснуть руку, и я с трудом сдержался. Запихал птичку обратно, взял рюмку, которая стояла тут же на подоконнике, подержал ее на весу и разжал пальцы. Рюмка со звоном разбилась.
— А, — зевнула Динка, — ты уже вернулся.
Поленов глухо засмеялся.
— Ты разбил рюмку, — опять зевнула она. — А мне приснилась зебра.
Ночь я провел на улице. Сначала играл в рулетку и много выиграл, потом начались кошмары. Мне стало казаться, что все подстроено, что все это хитрый, тонкий расчет, западня, ловушка, в которую я так глупо попался. Все с самого начала подстроено! Я успокаивал себя, что так не может быть, что они встретились потом и случайно, а я тут ни при чем, просто подвернулась моя комната… Не надо было мне уезжать… Но они же не могли знать, что я уеду! Но когда, в какой точке я попался: тогда ли с птичкой, или, может, еще раньше, с огурцом, или еще того раньше… И опять начинались кошмары. Не надо было уезжать, — может быть, его тогда еще и не было и все могло повернуться иначе…
Под утро выпал туман, густой, теплый и тихий. Я плавал в нем, как во сне.
Тихая вереница женщин с бутылками молока в руках проплыла мимо. Может быть, где-то на вредном производстве кончилась ночная смена, а может быть, мне приснилось.
Все один и тот же бешеный самосвал выскакивал из тумана и, как ревущий жук, уносился прочь.
Здоровенный матрос в распахнутом бушлате, тельняшке и бескозырке вдруг налетел из-за поворота прямо на меня.
— Эй, товарищ! Как тут побыстрее к «Стерегущему»?
И, не дождавшись ответа, исчез в тумане.
Я смотрел ему вслед. Туман прижимался к земле, а над ним, будто из него, вся чистая, промытая зарей, висела опрокинутая голубая чаша, и туман будто выливался из нее.