— Но, может быть, это вовсе не он, — вступилась Кирилловна.
— Как это не он?! — Женщина схватила ребенка и начала его трясти. — Ты будешь у меня говорить?..
— Он, он! — Ребенок указывал на Поленова.
— Отдай птичку, негодяй! — женщина вырвала у Поленова клетку. — Ольга Васильевна! Нет, вы только полюбуйтесь!.. Да где это видано…
Ольга Васильевна стояла скорбная и торжественная, как на похоронах.
Через некоторое время ко мне в комнату влетела Кирилловна.
— Так срамить перед всем домом!
— Подите прочь!
Кирилловна попятилась к дверям, а я свалился на кровать и заснул мертвым сном.
И вот будто я в каком-то круглом средневековом помещении — не то храм, не то трапезная…
Тяжелые темные своды, уходившие высоко вверх, смыкались там, на высоте, и оттуда вертикально вниз опускался яркий сноп света и падал как раз посредине круглого дубового стола, который стоял в центре зала.
Вокруг стола на стульях с высокими резными спинками размещались в мирной беседе прекрасные люди в белых одеждах. Их руки покоились перед ними на дубовой поверхности стола, и столько гармонии, чистоты и покоя было в их позах и мягких складках их одежд, будто никогда не знали они усталости и никогда суета не касалась их высоких душ. Казалось, они не знали, какие они: ни тени гордыни, довольства, сознания собственной значительности — так просто, тихо и ясно они сидели.
Они сидели и беседовали — не спорили, не обсуждали что-либо, не делились впечатлениями — именно беседовали. Каждый из них говорил о чем-то своем, остальные молча слушали — не кивали и не поддакивали, а именно слушали, тихо и невозмутимо, опустив глаза на свои прекрасные руки. Кончал один, и, после небольшой паузы, вступал другой: речь его не имела никакого отношения к речи предыдущего, он не спорил с ним и не соглашался. Один, например, говорил о красоте мира, его совершенстве, другой — о любви, третий — о разуме, четвертый — о доброте… И такая гармония была в их общении, что я вдруг не выдержал, какой-то щенячий восторг переполнил меня, и я бросился к одному из них и, прикоснувшись к его белоснежному плечу, захлебываясь и срываясь, стал говорить ему, как он прекрасен, как я люблю его, как готов отдать за него жизнь. «Скажи, скажи!» — умолял я его, но он молчал, а плечо у меня под рукой вдруг стало твердым и холодным. Я заглянул в лицо — передо мной сидел белокаменный истукан. В смятении я бросился к другому и, ухватившись за его живое плечо, стал говорить о его уме — но под рукой у меня был тот же камень. Я говорил четвертому о его доброте, я умолял его не оставлять меня, но он уже тоже был камнем. Я знал, что гублю их и себя, я знал, что не должен прикасаться к самому последнему и молодому, я не хотел этого, но не мог остановиться. И он, единственный, посмотрел на меня, и тяжелая каменная слезинка со стуком ударилась и покатилась по дубовой поверхности стола.
История с птичкой взбаламутила весь институт.
Впервые в жизни я столкнулся со стихийным выступлением масс. Я, председатель товарищеского суда, член месткома и так далее, не мог предотвратить это безобразие. Правда, я не очень-то и старался его предотвращать, потому что слишком надеялся на здравый смысл. Скандал из-за птички — да где это видано? Но в том-то и была моя ошибка: не из-за птички он произошел — птичка была только поводом, той последней каплей, что переполнила чашу. Не до здравого смысла, когда разгорелись страсти. Стихия и есть стихия, к ней не предъявишь логических претензий. У нее свои стихийные законы, своя логика и механика.
Теперь, оборачиваясь назад, я вижу неизбежную закономерность и даже необходимость этого скандала. Вижу, как он зарождался, созревал, набираясь сил, как потом долго висел над нами, уже перезрелый, ожидая любого неосторожного толчка, которого, как назло, все не было. Даже и в этом некотором запоздании я теперь вижу закономерность: тут была определенная логика по отношению к виновнику. Может быть, ожидался момент его уязвимости.
История с птичкой как раз подоспела вовремя. История темная, никому, включая Поленова, не понятная, она явилась тем долгожданным толчком. И тут уже неизбежными кажутся даже такие случайные совпадения, что та горластая тетка была приятельницей Ольги Васильевны, а Ольга Васильевна как раз ночевала у нее, а с утра они повели ребенка в детсад…
Что касается настоящих причин, так сказать, внутренних оснований, то, мне кажется, именно невозможность их выявить, именно их трудновыразимость как раз и порождает скандал, а поводом может служить что угодно, любая птичка.