Но тогда, на улице, мне совсем не хотелось с ней разговаривать: во-первых, я был на нее зол, во-вторых, это вообще не имело никакого смысла, — но она все-таки вызвала меня на разговор.
— А, птичка!.. — засмеялась она. — Гадкий мальчишка, забрал-таки.
— Но птичка была его.
— Ничего подобного, — возразила она. — Мы с ним поменялись. У меня была зеленая ящерица, а у него — птичка, вот мы и поменялись.
— Идиотизм какой-то, — только и мог сказать я.
— И вовсе не идиотизм, — возмутилась она. — Он сам первый захотел меняться. Он вынес во двор свою паршивую птичку, а я как раз прогуливала ящерицу. Вот он и привязался: давай меняться. Я хотела подарить тебе ящерицу, но потом подумала, что птичка тебе понравится больше… А гадкий мальчишка ящерицу упустил, а матери наврал, что птичку отняли. Ну ничего, я ему еще покажу, он у меня еще попляшет!
— Нет, знаешь, хватит, — испугался я. — Видала, какой у Поленова синяк? Это он за твою птичку схлопотал. Да и у меня самого все волосы повыдерганы. Так что хватит. Твоя деятельность нам дорого обходится. И вообще мы скоро уезжаем.
— Куда?
— Твой отец отсылает нас за тридевять земель.
Она даже не заметила, что я впервые заговорил о ее отце и, следовательно, давно знаю, что она его дочь, — нет, ее это ни капли не взволновало. А поразила ее новость о нашем отъезде.
— Вот вредный! — в сердцах воскликнула она. — Ну, я ему покажу, он у меня еще пожалеет…
И я подумал, что шефу придется несладко, она отомстит за нас.
Некоторое время шли молча.
— Меня тоже скоро не будет, — вдруг изрекла она.
— И куда же ты денешься?
— А вот увидишь.
И без всякого перехода:
— А эта, что торгует мочалками, с вами поедет?
(Это она про Графиню.)
— Во-первых, никакими мочалками она не торгует, во-вторых…
— Не торгует, так будет торговать, — перебила она, — ей на роду написано торговать мочалками.
Я удивился ее пылу и, чтобы больше ее подзадорить, признался, что Графиня едет с нами.
— Так никуда она не поедет! — воскликнула она.
— Это еще почему?
— А вот увидишь!
— Что еще ты надумала? — спросил я.
— А вот увидишь…
— Вот что, — сказал я. — Если ты не бросишь свои штучки, я все расскажу отцу, и он ушлет тебя раньше нас.
Она высокомерно на меня взглянула.
— Тоже мне, напугал! Отец и так все знает. Только он думает на тебя…
Я даже остановился от удивления.
— Врешь ты все?
Она только пожала плечами.
— И тогда ночью я не из-за письма, я к тебе приходила, — сказала она и ушла, даже не попрощавшись.
И вот прошло столько времени, но до сих пор я не знаю, наврала она мне тогда или нет, так же, как не знаю, мне ли предназначались та ящерица и огурец…
Она пришла провожать нас на вокзал: не Поленова — они так, наверное, и не помирились, — а нас обоих. Она была очень печальна и плакала, но и слезы эти были для нее формой жизни, красивой и увлекательной формой расставания. Так девчонки примеряют перед зеркалом то бабушкин подвенечный наряд, то приготовленное в сундучке погребальное платье.
Не знаю, как Поленов, но я вдруг ясно понял, что ждать нас она не станет.
Часть третья
ЛЕТО
Итак, кончилась весна, наступило лето, и мы, исполняя волю шефа, отбыли в Сибирь.
Мы ехали в Сибирь корректировать НУПы, то есть необслуживаемые усилительные пункты, которые имеются на каждом линейном тракте, через каждые десять — пятнадцать километров. Представляют они собой такие металлические баки, которые набиваются регенерационными усилителями и прочей аппаратурой, потом накрепко запаиваются и закапываются в землю. Естественно, что аппаратура, которой начиняются НУПы, должна быть предварительно как следует налажена и отрегулирована.
Ехать пришлось поездом, и это тоже была инициатива шефа. Тут он, пожалуй, несколько переборщил, увлекся, так сказать, своей воспитательной миссией.
А дело было так. В Москве в железнодорожном министерстве, заказ которого мы выполняли, вдруг взяли и предложили нам разовые железнодорожные бесплатные билеты. Мы лично собирались лететь, но шеф, который при этом присутствовал, вдруг очень оживился, заговорил об экономии и в довершение еще прибавил, что кто-то из нас якобы не выносит самолета. И, прежде чем я успел опомниться, он уже дал свое согласие и уже благодарил с такой горячностью, будто они нас действительно выручили.
— Кто это из нас самолета не выносит? — спросил я, когда мы остались одни.