Поленов, конечно, сразу же исчез, но я знал, что он при первой возможности исчезнет, и, когда так оно и вышло, мне как-то грустно стало и почти жаль его. Представляю, как ему неуютно было исчезать в этом суровом чужом городе, и мне даже захотелось разыскать его и сказать что-нибудь спокойное и приветливое, чего, наверное, этот неуживчивый человек совсем от людей не видит. Ему с чистой совестью делают гадости, и он в свою очередь, чтобы оградиться от них, все больше замыкается и злится. И, пожалуй, этот процесс никогда уже не остановится. И какие же на этом пути победы? Все одни поражения. В конце концов он станет злобным циником, что тоже обидно, потому что сейчас это в сущности ребенок и спрос с него невелик.
В нужном нам институте нас, оказалось, не ждали и встретили чуть ли не враждебно. Начиная с вокзала, все было выдержано в одном стиле… Спесивая секретарша поджала губы. Нужный нам инженер тоже был сдержанный, но, слава богу, четкий и деловой человек, и мы быстро обсудили с ним все интересующие нас вопросы. Но в конце беседы он вдруг предложил нам осмотреть музей героев, погибших при изучении трассы той железной дороги, на строительство которой мы направлялись.
Слишком усталые, мы почти с ужасом покосились на него, но отказываться было неудобно. Мы понуро бродили между стендами. Небольшое продолговатое помещение было почти полностью занято двумя огромными, во всю стену, многокрасочными бурными пейзажами с водопадами, лесными завалами и молниями, которые, как видно, должны были сообщить посетителям трепет перед дикой и необузданной стихией тех мест, где погибли герои.
Карты, документы, фотографии; вещи, бумаги и снова фотографии. Фотографии могил героев и могилы мальчика, который много лет спустя пытался повторить этот маршрут и тоже погиб. Фотографии — и нет памяти, только напоминание. Не встает из всего этого живой человек, не пообщаться с ним, не побеседовать… И только одна фотография человека в гимнастерке, с лицом первого пилота, и его последняя запись в дневнике говорят сами за себя: «Продукты кончились. Сегодня замерзну». Обыденно, честно, мужественно. Человек не метил в герои, не рвался в крупный план, он последовательно и честно прожил свою жизнь, чтобы так же достойно умереть. Многое можно написать в своем последнем дневнике, можно встать в любую героическую и романтическую позу, но все это будет меньше этих скупых, обыденных слов. Мне кажется, я бы не мог написать так мало, я написал бы много-много, а потом бы устыдился написанного и бросил все в костер.
…И еще он напомнил мне отца. Помнить отца я, конечно, не могу, но образ его каким-то чудом сохранился или скорее состоялся в моей душе. Вероятно, я создал его сам, методом исключения из себя самого всего лишнего и непервозданного. Отец оставил мне часть себя, которая отличает меня от всех других людей и которая никаким другим способом не могла бы во мне появиться.
На обратном пути мы заблудились и долго не могли найти гостиницу. Измотанные, мы еле тащились по чужим улицам и вяло переругивались на ходу.
— Вот негодник, — ворчал Фаддей. — Добегается он у меня. Намылю я ему шею.
— Вспомни, как сам курил на подоконнике да сгребал сугробы, — возражал я.
— То было принципиально, а это — назло.
— Ну конечно, мы всегда правы и, главное, все знаем о других.
Фаддей засмеялся.
А действительно, что знаем мы друг о друге? Сколько разнообразных, опровергающих друг друга мнений существует обо мне лично. Меня считают добряком и прямодушным, скрытным и себе на уме, остроумным и занудливым, веселым и скучным, скромным и нахалом, глупым и умным, ленивым и энергичным. Может быть, благодаря этой чертовой красоте некоторые знакомые наделяют меня какими-то демоническими чертами. И, главное, все они имеют на то основания: действительно, для каждого из них я именно такой, каким кажусь. Я не лгу и не притворяюсь, сам не знаю как, я ровно ничего для этого не делаю, — но для каждого из них я буду точно таким, каким он меня видит. И ничего тут не поделаешь. Даже страшно порой бывает! Кто же я такой на самом деле? Где этот объективный я, с моими личными, характерными только для меня чертами? И если я сам порой не знаю этого и никто не может видеть меня со стороны, то есть ли я на самом деле?
И вот я, не знающий даже самого себя, претендую на знание другого человека и еще вынашиваю какие-то планы его перевоспитания. А если он плох только для меня? Может, эти, с моей точки зрения, гадости вызваны моим лично несовершенством?..