Здесь я это увидел. Это был ад. Черный, развороченный и ревущий ад. Огромная мехколонна, казалось, вытоптала и выкорчевала вокруг все живое своей взбесившейся техникой. Ревели бульдозеры, скрежетали гусеницы, какие-то юркие шустрые тракторишки то и дело угрожали ненароком наскочить на тебя. Людей видно не было, и казалось, что эта озверелая техника вступила друг с другом в смертельный поединок.
А дорога! Это безбрежное и топкое месиво… И я только удивился беспечному нахальству водителя, который на своей хрупкой трехтонке рискнул сунуться туда. И точно, мы застряли как раз посредине, и грязь, по-моему, собиралась засосать нас целиком, так глубоко мы завязли. Мы просидели тут весь день. Эта часть дороги, то есть это безбрежное болото, находилась на границе двух участков, каждый из которых снабжался с противоположных концов, а эта часть, самая недостроенная, была тиха и безлюдна. Мы застряли как раз посредине, и за весь день мимо пронеслись только два вездехода, но они не обратили на нас внимания. Так и сидели в тупой пассивности, надеясь бог знает на что.
Графиня была плоха, но мы все были не лучше.
Шел дождь… Гнилая зловещая тайга обступала нас со всех сторон. И от мысли, что нам придется просидеть в этой западне все лето, делалось так тошно, хоть беги…
Ночью нас вытащил трактор.
Когда же на другой день мы проснулись в Акуловке, то просто не поверили своим глазам. Роскошный, цветущий, зеленый край раскинулся вокруг. И куда только девалась сырая дряхлая тайга, как она могла так быстро кончиться? Ну да, ведь дорога была высокогорной и по мере подъема климатические зоны и растительность менялись чуть ли не каждую сотню километров.
Но и этот цветущий край встретил нас неприятностями. Злополучный Муха третьего дня двинулся нам навстречу и теперь находился в Тайшете, где у него в свою очередь было небольшое дельце. По телефону он с интересом расспросил нас про лужу, живо сочувствовал и советовал отдохнуть после тяжелой дороги в «нашей Украине», так он назвал Акуловку.
И опять потянулись дни томительного безделья и ожидания.
По распоряжению того же Мухи мы были отданы на попечение комендантше общежития и размещены ею в уютных вагончиках.
Графиня поселилась отдельно в женском общежитии.
Целыми днями мы бродили по живописным окрестностям, стараясь не попадаться на глаза строителям. Купались в запруженной лесом быстрой и холодной речушке, грелись на солнце, лежа на огромных теплых бревнах.
Была тут деревня, совсем уже недоступная, за бревенчатыми крепостными стенами, ни одной лавочки около ворот, ни одной щелки, и только пестрые огромные свиньи бродили вдоль заборов.
Встретишь бабу в деревне — поздоровается. Попросишь молока напиться — даже в лице не дрогнет, как идол проплывет мимо. Чего, спрашивается, здоровалась?
Товарищ Муха все не появлялся.
Примерно на третий день он по телефону предложил нам порыться в его ящике в конторе: там, мол, для вас кое-что найдется. Мы бросились в контору, но ящик оказался запертым. Ключ был у комендантши, но она уступила нашим просьбам только лично связавшись с Мухой, на что ушел почти целый день. Когда же ящик наконец вскрыли, там оказались только рваные женские боты и больше ничего. Открывать другие ящики комендантша наотрез отказалась, а Муха на другом конце провода только весело расхохотался и посоветовал нам еще немного подождать.
Нам уже надоело любоваться окрестностями, и мы все больше лежали в своем вагончике, тупо глядя в потолок. Поленов читал. Фаддей сумрачно тянул из банки сгущенку…
Смазливая, приторно-ласковая комендантша все время крутилась вокруг, проявляя бешеную заботу и внимание, которые заключались в какой-то идиотской болтовне, и было совершенно непонятно, что ей от нас надо.
Сразу же после нее являлась уборщица, блаженное, не от мира сего существо, с призрачным детским личиком и младенчески ясным взором. Безответная, легкая и порывистая, как ветерок, она впархивала к нам в накуренный вагончик, чтобы подмести пол, налить воду в рукомойник и постелить постель, если кто-нибудь отсутствовал, этаким затейливым ромбиком. Она проделывала все это, пока мы ходили завтракать, но, вернувшись, мы тут же разрушали весь этот порядок.
Опять появлялась комендантша, брала какой-то стаканчик, поправляла занавеску, обшаривала все вокруг любопытным цепким взглядом… Каждый раз мы просили у нее плитку, которая нам была положена, но она только ласково кивала, вздыхала, но плитки не приносила. Уходя, она делала замечание уборщице за плохо застланные кровати, и, хоть на кроватях лежали мы, та безропотно соглашалась, и стоило нам выйти, как кровати снова застилались затейливым ромбиком.