Кровати и постельное белье были страстью комендантши. По воскресеньям с утра все общежитие проветривало и выколачивало свои полосатые матрацы. Парни и девчата, которые были здесь особенно независимыми и здоровыми, эти беззаботные, великолепные парни, боялись комендантши. Если с утра чья-нибудь кровать оказывалась не заправленной положенным образом, комендантша собственноручно забирала всю постель, вплоть до матраца, и уносила к себе в кладовку, а бедному виновнику приходилось три ночи спать как попало. Порядок в общежитии был страшный.
— Зверь баба, — жаловались ребята. — Ночью приходит, под кровати заглядывает. Каждую неделю товарищеский суд. Сколько пар уже поразбила.
Изредка заходила Графиня. Здесь, на свежем воздухе, она не только уже давно прижилась и акклиматизировалась, но как-то особенно не то обабилась, не то расцвела. В отношении к нам у нее появилась какая-то снисходительная небрежность и порой даже откровенная издевка. Она плавно и лениво прохаживалась по вагончику или садилась посредине и рассматривала нас в упор своими ленивыми нахальными глазами, точно мы были какие-то звери. На ней были сильно декольтированные кофточки и тренировочные штаны до колен. Говорила она что придется, ни капли уже с нами не считаясь и не стесняясь нас.
— Ну что уставился? — укоризненно вздыхала она, равнодушно выдерживая взгляд Поленова. — Котлета я тебе, что ли? Смотри не подавись… Ничего в тебе интересного нету, скучный ты человек, трусливый и злой. Все просчитаться боишься, а сам уже давно в просчете. Не видать тебе больше твоей Диночки как своих ушей…
— А ты что, с ней знакома? — удивился Поленов.
Графиня лениво повела плечом и с ответом не торопилась.
— Видать, знакома, — изрекла она. — Ты ей не пара.
— Откуда ты ее знаешь?
Она надменно смотрела на него.
— Я у нее полы мыла…
Поленов даже вскочил.
— Какие полы, зачем тебе мыть полы?
— А кто мне запретит, захотела и помыла.
— Ну, знаешь!..
И тут же, заметив наш живой интерес, убежал прочь.
— Все вы хороши! — лениво продолжала Графиня.
Фаддей отвернулся лицом к стене.
— Продать меня решили… Эх, вы!
— Никто тебя не продавал, — сказал я.
— Все равно я с вами больше не ведусь, так и знайте. У меня ваш институт поперек горла стоит. Все вы идиотики.
— Убирайся отсюда, — рявкнул я. — Тоже мне царевна-лебедь. Иди, жалуйся в партком.
— А вот погоди, узнаешь…
И она ушла, но минут через пять появилась снова.
— Нате, жрите! — И, просунув руку в окно, она бросила нам на столик мороженое, которое бывает здесь очень редко.
Все-таки непостижимый народ эти женщины, совсем непонятно, когда и на что они обижаются, кого и за что любят и ненавидят, никакой логики, одни капризы!
Вошла уборщица, заправила постель Поленова. Я следил за ее легкими, какими-то трепетными движениями. Две жиденькие косички перехвачены на концах голубыми пластмассовыми кружочками, подростковое грубое шерстяное платьице, край розового комбине виднеется из-под него. «Сколько ей лет? От двадцати до пятидесяти…» Поймав мой взгляд, она улыбнулась мне. И так чиста, светла и ясна была ее улыбка, что я вздрогнул и покраснел от какого-то щемящего стыда, жгучего и живого, каким он был в детстве. Я не думал ничего дурного — просто стыдно вдруг стало всего себя, своей жизни, комплексов и конфликтов. Такая уж это была женщина. Улыбка. Бывают же на свете такие улыбки!
— Полежи пока на моем месте, пусть хоть твоя постель побудет заправленной, — сказал я вошедшему Поленову, а сам встал и вышел.
Я шел по главной улице между двумя рядами щитов. На каждом из них было что-нибудь написано: «Чтение — вот лучшее учение», «Человек — это звучит гордо», «Мы не можем ждать милостей от природы, взять их у нее — наша задача».
Я шел мимо конторы, мимо клуба, мимо столовой, а навстречу мне с реки поднимались парни из футбольной команды.
— Приходи сегодня на поле, — засмеялся один. — Васька-курлюк выпил свое молоко. Спектакль будет.
Есть у них в команде один такой парень: все деньги копит, даже молоко в тумбочке запирает. Футбол, однако же, любит. Вот ребята и сообразили в дни тренировок подмешивать ему в молоко пурген. Бежит этот курлюк по полю — и вдруг весь согнется и в кусты. А ребята от смеха корчатся. Я уже видел один такой спектакль.