Карточка медленно переходила из рук в руки, а женщина между тем продолжала рассказ.
Зима была очень долгой, и она заболела. Названия болезни она не сказала, наверное она сама не знала его: болезнь, и все. Она ничего не делала, просто лежала в кровати и болела, и летчик ухаживал за ней. Весной у нее был выкидыш, и еще два подряд. Врачи запретили ей рожать, но она пролежала в постели все девять месяцев, родила совсем здорового сына и сразу выздоровела. К тому времени ее уже все полюбили, и весь городок праздновал рождение ее ребенка. Собрали ему на приданое, а красавица Зина подарила им замечательную венгерскую коляску. Дальше почему-то рассказ шел про красавицу Зину, с которой они очень подружились, а про летчика больше не сказано было ни слова…
Было очевидно, что в ее судьбе что-то резко изменилось, хотя бы потому, что сидела она теперь тут и одета была очень уж бедненько, но в рассказе ничего такого даже не подразумевалось, как будто то, что было, продолжалось и теперь, так легко, просто и ясно она все это изложила.
Фотография между тем вернулась обратно. Я в последний раз взглянул на нее и обнаружил, что лицо женщины не было даже обращено к летчику, скорее наоборот, он сам тянулся к ней, и красота его была случайна, ее могло и не быть.
Рука женщины потянулась за фотографией, и я с трудом оторвался от нее. На обороте мелькнула какая-то надпись, которую, как я заметил, все прочли, а я так и не успел.
Помолчали.
— Куры в сени зашли, — вздохнул кто-то.
— Куры… Я сейчас! — И она легко и готовно выскочила в сени.
Все посмотрели ей вслед.
— Я знаю, — вздохнула одна степенная женщина. — Летчик ее погиб — утонул в ледоход, спасая какого-то мальчишку…
Все внимательно посмотрели на говорившую.
— Говорят, она его даже не любила, он белье себе сам стирал…
— Не ценят люди своего счастья, — подхватила другая.
— Да такому человеку — ноги мыть да воду пить, — горячо откликнулась красивая молодуха.
— Тебе бы такого, — усмехнулась степенная.
Молодуха смутилась, и все улыбнулись ее смущению.
Праздник продолжался три дня и постепенно пошел на убыль.
Скандалов почти не было, если не считать нескольких, семейного значения.
На вторые сутки стало известно, что шеф вместе с Графиней отбыл в районный центр.
Фаддей все не появлялся. И чем настойчивее я преследовал его, тем очевиднее делалось, что он избегает меня. И это было тем обиднее, что он не счел нужным даже объясниться со мной, точно я утратил право на его доверие и откровенность.
Я завелся не на шутку и однажды в столовой сел за его столик и прямо спросил, что он имеет лично против меня. Лицо его выразило растерянность, потом досаду, и он ответил, что все в порядке. Но я настаивал, и в конце концов он вздохнул будто чуть виновато или просто скучно.
— Все мы чудовищные эгоисты, — сказал он.
Это было уже что-то, и я с готовностью согласился и кивнул, ожидая продолжения.
— Конечно же, Поленов среди нас ультраэгоист. Самоопределение вплоть до отделения. Он думал, что стоит заявить о своей самостоятельности, и ты тут же получишь независимость, но вместо этого обрек себя на бесконечный процесс самоутверждения. Уже потеряны цель и смысл, остался лишь процесс, надоедливый и бессмысленный, вроде заскочившей патефонной иглы. Монотонное кружение на одном месте, и все один и тот же глупый звук. «Я есть такой, какой я есть… я есть такой, какой я есть… я есть…» И может, первый звук был точен, имел цель и смысл, но продолжения не последовало. Что-то заело, процесс стал самоцелью, и остается либо терпеть и ждать конца завода, либо наконец вмешаться. Делайте что хотите. Я лично вышел.
— Ну ладно, от нас ты вышел. Но куда ты вошел? — спросил я. — Что там, куда ты вошел?
— Ничего ты не понял, — сказал он. — Глупо выйти, чтобы сразу войти куда-то. Глупо менять одно помещение на другое только потому, что там иная мебель. Нет, дорогой, я вышел на свежий воздух. Там, куда я вышел, есть только то, что есть на самом деле, есть только данность… А цель? Но какая же цель у воздуха, дерева, птицы? Ты полагаешь, что у них одна цель: быть сожженными или съеденными тобой. А у тебя после этого какая цель? Быть полезным и оправданным. Зачем? Чтобы самому иметь право извлекать пользу и судить? Вы с Поленовым принимаете жизнь на свой счет.
Нет, я положительно перестал его понимать. То есть мысли вроде были понятны, но вот куда он клонит и как намерен жить дальше — это почему-то ускользало.
Расстались мы довольно прохладно. Фаддей всегда был странным человеком.