— Но вот ты тоже считаешь свою точку зрения единственно верной, — перебил я.
— Я не исключение, — согласился он. — Но я уже многое расчистил в своей запущенной душе.
— А другим ты не хочешь помочь? — спросил я.
— Отчего же, — сказал он. — Хоть сейчас. Начать надо с дыхания. Для начала отучись дышать ртом, есть у тебя эта скверная ленинградская привычка.
— Но она не самая вредная из моих дурных привычек, — усмехнулся я.
— А ты хочешь начать с самой вредной? Вот и надорвешься. Кишка тонка. Одного намерения и желания мало, надо еще уметь и знать пути, как с ними бороться.
— Значит, ты утверждаешь, что начать надо с дыхания?
— Твоя глупая ирония тебя погубит, — рассердился он. — Если не умеешь даже правильно дышать, то на что ты способен? Куришь вот еще! Тебе от природы дана такая красота, и как ты с ней обращаешься? Глупо, бездарно и пошло!
И он ушел разгневанный.
…Я вертел в руках песочные часы. Время струилось золотой змейкой… Жизнь продолжалась… Еще не поздно было получиться правильно дышать… и видеть… и слышать… и любить.
В последний раз он пришел ко мне глубокой осенью…
Уже месяц, как мы не видели солнца. Небо было таким тяжелым, что город будто опустился под его давлением. Только к полудню за окнами рассветало, но лучше бы не рассветало совсем — такой мерзкий, промозглый студень висел в воздухе. Жили при электричестве, если можно назвать жизнью это апатичное прозябание. Дышать и то казалось утомительно.
Но то воскресное утро выдалось неожиданно свеженьким и чистеньким. Ночью подморозило. Выпал реденький снежок, и даже выглянуло солнце. Было оно какое-то жиденькое и слабенькое, будто искусственное, но тем более нежное и трогательное. Его редкие голубовато-розовые лучи приласкали и оживили совсем было оцепеневший город, и он расправился, надменный и прекрасный, воскрес и застыл в этом бледном нежном сиянии, как перед объективом.
Я вышел было пройтись, но очень быстро устал, продрог и поспешил вернуться. Городу в этом призрачном неверном сиянии было красиво и просторно, но человеку одиноко и зябко.
Когда я вернулся, Поленов сидел в моей комнате на подоконнике. Он был в пальто и шапке и на розовом фоне окна выглядел особенно темным и громоздким. Он вертел в руках шар с рыбками и в то же время рассматривал пространство за окном.
Мне припомнились все те, кто брал в руки этот шар, и характерный жест каждого…
— В такую погоду хорошо сидеть перед топящимся камином, — сказал он.
— У шефа есть камин, — сказал я.
— Он его топит?
— Не знаю, не видал.
— Навряд ли ему бывает холодно.
— А тебе холодно?
— Да, холодно, — сказал он и впервые перевел взгляд в комнату.
Этот взгляд рассеянно скользнул по мне, сделал плавный полукруг по комнате и снова исчез за окном. Я проследил этот взгляд, и мне пришла в голову забавная классификация, а именно: взгляд выше горизонта и ниже его. По моему лицу он прошел где-то на уровне подбородка, но и по всем другим предметам он проходил будто бы чуть ниже их смыслового центра.
— Хочешь кофе? — спросил я.
— Да, пожалуй, — согласился он.
Заваривая на кухне кофе, я пытался проникнуть в его намерения. Я чувствовал, что была какая-то цель в его посещении.
В институте мы постоянно виделись, но все на людях и ни разу с глазу на глаз. Я, конечно, не мог не заметить, что он как-то изменился: то ли притих, то ли притаился. Я одобрял его поведение, но внутренне, в глубине, по-прежнему не доверял ему. Оно казалось мне тактикой, временной передышкой, за которой еще бог знает что последует. Не раз я с опаской приглядывался к нему, стараясь разгадать его планы. И вот теперь, обнаружив его у себя на подоконнике, я, конечно, весь насторожился и подобрался, поспешно вооружаясь всеми известными мне в отношениях с ним средствами защиты и обороны.
Но когда я вернулся в комнату, он по-прежнему тихо сидел на подоконнике, сидел так прочно, тяжело и безразлично, как никогда бы не усидел тот, знакомый мне, человек. Он опять скользнул по моему подбородку хмурым пустым взглядом, и эта пустота по отношению ко мне почему-то вдруг неприятно задела меня.
— Ты все еще встречаешься с Динкой? — спросил он.
— Нет, — сказал я.
Но вдруг до меня дошел смысл, с которым он произнес «встречаешься», и от удивления я даже поперхнулся.
— Я с ней никогда не встречался! — почти заорал я.