— Ну а в чем, собственно, дело? — спросил он, дав мне выговориться.
И я понял его вопрос. Этот вопрос относился лично ко мне. Поленов не упрямился и не издевался. Он действительно не понимал, в чем дело, почему я к нему привязался.
Нет, я не растерялся, но странное чувство овладело мной. Только потом оно оформилось в мысль, а тогда было лишь беспомощностью и тоской.
— В чем дело? — повторил я. — В чем, собственно, дело?..
Я не мог ответить на этот вопрос не только ему, но в первую очередь самому себе.
Передо мной стоял очень знакомый мне человек, который вот только что вышел из моей жизни так же внезапно, как и вошел в нее. Я рассматривал его пристально, трезво и ничего не мог понять.
Передо мной стоял очень знакомый мне человек, изученный до каждого мелкого штриха, жеста, привычки, человек, которого я знал чуть ли не лучше себя самого, знал, как брата, но который почему-то не стал мне ни братом, ни врагом.
Он вошел в мою жизнь и вышел из нее, не оставив в ней никакого следа.
Но зачем это было нужно? Если жизнь моя чего-то стоит, если она не случайна, в ней должны быть свои железные законы. Не турникет же я, чтобы пропускать через себя людей?
Передо мной стоял совсем чужой, посторонний мне человек, но на него был потрачен год жизни.
Разочарование всегда болезненно, но другие чувства волновали меня: выходил из моей жизни человек. Он уходил в прошлое прямо на глазах. И мне было его не жаль. Результат общения — полюбить или возненавидеть, приобрести друга или врага. Тут не было ни того, ни другого. Я жил с человеком целый год. Была заводка, какой-то механизм общения, и вот она прошла…
Но что я сам дал ему, чем поделился? Я всегда хотел только избавиться от него. И вот уже его не видать. Все летит мимо меня, и настоящее на глазах обращается в прошлое.
Показался резвый, звонкий ночной трамвай. Поленов отделился от меня, вошел в его ярко освещенное, пустое нутро и пошел между скамеек.
Трамвай задребезжал прочь. Внутри его, по ходу движения, будто торопя его, уходил от меня Поленов.
И я смотрел им вслед, пока они не скрылись за углом.
Шел тяжелый, мокрый снег, и темная вода канала поглощала его.
От воды поднимался пар, чтобы в свою очередь превратиться в тот же набухший снег, — круговорот воды в природе.
Желтые фонари покачивались на сквозняках.
Было тихо, пусто и зябко.
Впереди была долгая ленинградская зима, которую опять надо было переживать.
Вот и все. Мне больше нечего сказать о моем герое. Мы по-прежнему вместе работаем, но сказать почему-то больше нечего. Мы просто сослуживцы.
1965—1969