Егоров даже оробел от ее натиска.
— Да я ничего не смыслю в педагогике, я и детей-то никогда в глаза не видел.
— Не имеет никакого значения, — горячо перебила она. — Вы не видели, зато им будет полезно на вас поглядеть и с вами познакомиться. Они настоящих мужиков, может быть, тоже в глаза не видели. Один вид настоящего мужчины для них сейчас полезнее всех методов и систем педагогики. Акселератики продолговатые, — засмеялась она, — они похожи на растения, которые росли при плохом освещении, им, бедным, все время приходилось тянуться к свету — вот и вымахали в длину.
Егоров вспомнил своего приятеля по кафе, этого настырного и вялого переростка, тот действительно напоминал очень длинное растение.
— Соглашайтесь, вам терять нечего. Я сама схожу с вами в роно и поговорю. У нас пустует место начальника. Да не пугайтесь вы так, начальник — это фигура почти полностью административно-хозяйственная и представительная. Вопросами воспитания там есть кому заниматься, а вот приструнить при случае, поддержать дисциплину и порядок — некому. И за хозяйством не мешает присмотреть. Словом, нам нужен как раз такой человек, основательный, внушительный и так далее…
— Откуда вы меня знаете? — воскликнул Егоров. — Вы мне и рта не дали открыть!
— Да видно. Заметно по лицу, — засмеялась она. — Каждый заслужил свое лицо, оно ведь тоже — паспорт. Вовсе не обязательно то и дело предъявлять документы и характеристики. Мне уже за сорок, а наша трудящаяся женщина к сорока годам знает не меньше министра иной малой державы.
Егоров приосанился от ее комплиментов и решил, что он и впрямь еще хоть куда, и мальчишки таких всегда любили и уважали, и он, в свою очередь, не ударит в грязь лицом, ему есть что порассказать детям, он найдет с ними общий язык.
Но она тут же осадила его:
— Конечно, в своих кирзовых сапогах вы к ним в душу так запросто не ворветесь, даже не мечтайте. Соблюдайте дистанцию. Дети умные, внимательные, без лишних слов многое поймут и оценят.
Егоров смутился от точности попадания.
— Да как вам такое могло прийти в голову? — пробормотал он, и она поняла его правильно.
— Я люблю устраивать чужие судьбы, — заявила она. — Сватать, женить, разводить — хобби такое.
Тут их позвали к столу, и Егорова накормили шикарным обедом. Гости, пока они беседовали, успели сообразить настоящий шашлык, накрыли в столовой большой стол и разложили всякие восточные яства. Егорова все приняли с распростертыми объятиями, он выпил коньяку, впервые за последнее время развеселился.
«Фантастическая баба, невероятная!» — твердил он про себя, восхищенно наблюдая, как легко и непринужденно управляет она этим восточным застольем, какой приятный домашний тон она всему сообщает.
И только прощаясь, на пороге, он вернулся к прерванному разговору.
— А вы это… насчет лагеря, серьезно, да? — смущенно пробормотал он. Не то чтобы он успел поверить в эту идею, но жаль было так вот запросто расставаться с нею.
— Заело? — улыбнулась хозяйка. — Позвоните через пару дней, я поговорю с кем следует, постараюсь уговорить.
Да, идея запала глубоко. Ночью Егоров опять не спал, волновался, мечтал, как перед полетом, и уже видел себя этаким закадычным другом детей, их наставником и покровителем.
4
Светлый, просторный и прозрачный летний день окружал платформу «105 км».
Остановилось солнце над головой, остановился ветер, остановился лось над озером, остановились сосенки на песчаном откосе, что бежали только что веселой, резвой стайкой по направлению к платформе, сосновый бор там, наверху, перестал шуршать вершинами, и неяркие большие стрекозы были словно пришпилены для красоты к его позолоченным стволам. И, словно объединяя весь этот зачарованный мир в единое целое, в светлом пустом небе выписывались сами собой обширные белые круги… (Самолета видно не было.)