…Но дрогнули хвойные вершины, встрепенулись и зашуршали стрекозы, лось склонил голову к воде, и ветерок будто перевел дыхание… Из леса выполз старый паровичок. Добродушно ворча и чертыхаясь (тащись, мол, в такую даль), он добрался наконец до платформы, охнул, крякнул в знак приветствия, тяжело вздохнул и сразу же по-старчески засуетился, заспешил дальше, обронив на платформе всего одного пассажира.
Это был Егоров, подтянутый и надраенный, как для парада. Он деловито огляделся, но вокруг не было ни души.
Прекрасный летний день не произвел на него никакого впечатления. Он проводил поезд скучным взглядом. Хлопнул себя по щеке — комары. Задумчиво потрогал свои большой чемодан носком сапога, удрученно вздохнул… И вдруг забыл все на свете, запрокинул голову в небо, любуясь белыми вензелями, которые выводил в пустой высоте невидимый самолет.
Из-за угла платформы, почти из-под крыши навеса, выглянула мальчишеская голова и, обстоятельно осмотрев Егорова, скрылась.
Егоров решительно поднял свой большой чемодан, посмотрел направо, посмотрел налево, но вокруг по-прежнему не было ни души. Скучной походкой он пересек платформу и тут увидел подростка лет четырнадцати, который, взгромоздившись на стремянку, обновлял белой краской полустертые надписи на обшарпанной боковой стене платформы.
«По шпалам и рельсам не ходить!!!» — прочел Егоров и невольно оглянулся на пути.
По рельсу шла ворона.
— Ходит, — сказал он, — ворона.
Подросток покосился на ворону, потом взгляд его поднялся вверх и описал полукруг в светлом воздушном пространстве над просекой.
— Тарелка пролетела, — будто про себя сказал он и прислушался.
— Блюдце, — сказал Егоров.
— С макаронами, — уточнил подросток и, обмакнув кисть в ведерко, привязанное к поясу, вывел на стене большую букву «Б». «Зона отдыха трудящихся Выборгского района» — было написано там. Надпись была полустертая, и теперь парень выводил на стене слово «Выборгского».
— Надпись стерлась, район, наверное, Выборгский, — сказал Егоров.
— Разумеется, вы правы, — серьезно согласился подросток, любуясь надписью. — Только вы рано слезли, зверосовхоз через две остановки.
— Мне нужен пионерлагерь, — сказал Егоров.
— «Рабис», что ли?
— Ну…
— Так, так, так, перехожу на прием, — проговорил подросток. — «Летела гагара, кричала гагара над тихой водой», — громко пропел он, слезая со стремянки. — Приказано вас встретить и доставить, — объявил он. — Я сопровождающий. Сейчас запру штаб и буду в вашем распоряжении.
Он быстро и ловко собрал свой нехитрый инструмент, запихал все в небольшое отделение-кладовку в правом крыле платформы. Достал замок, подозрительно покосился на Егорова, потребовал у него карандаш, написал им бумажку-контрольку, вложил ее в замок и только после этого запер его. Все это он проделал с комической важностью, многозначительно хмуря брови и подозрительно поглядывая по сторонам. Егоров с интересом наблюдал за его манипуляциями. Ему было смешно, но он сдерживался.
— Что там у тебя? — спросил он.
Подросток сурово нахмурился, вперил в Егорова твердый взгляд своих карих глаз и вдруг неожиданно улыбнулся ему открыто, во весь рот.
— Следуйте за мной, — приказал он. Быстро пересек пути и, не сбавляя темпа и не оглядываясь, полез по крутому склону наверх. Егоров с чемоданом еле поспевал за ним.
— Ледникового происхождения, — гордо заявил подросток, когда Егоров достиг вершины.
Мальчишка лежал на огромном сером валуне. «Анина + Слава» — было выбито на его гранитном боку, и надпись эта находилась как раз на уровне глаз Егорова, голова которого только что появилась из-под откоса.
«Сердце», — поморщился Егоров и сел на землю, прислонившись спиной к разогретому камню.
Отсюда видна была платформа, и шлагбаум у переезда, и маленький домик возле него. Вся картина выглядела точно игрушечная, и белые барашки облаков повисли над ней, точно стайка домашних животных, что держится поближе к жилью. А вокруг, куда ни кинешь взгляд, бесконечные глухие леса.
— Жара, — сказал Егоров.
— Жаркое лето межледникового периода, — важно изрек подросток и вдруг захохотал громко и заразительно. — Это у нас один тип так всегда выражается, — пояснил он свой смех. — Не оскорбляй слух — невиннейший из наших органов чувств, — явно пародируя кого-то, произнес он.
Егоров пристально разглядывал подростка — он был очень похож на Глазкова. То же восточное, дерзкое лицо, раскосые шальные глаза какого-то болотного оттенка, какая-то неприкаянность и окаянность в движениях и порывах.