Они чинно двигались по палатам. Шествие возглавляла Таисия Семеновна. В руках она держала белоснежный платочек и проводила им по всем предметам в поисках пыли. Егоров, Светланка и девочка добросовестной наружности двигались следом за Таисией Семеновной.
Неожиданно чистой оказалась палата мальчиков второго отряда.
— Невероятно чисто, — подозрительно ворчала Таисия Семеновна (она была не в духе), — слишком чисто.
— Слишком? — удивился Егоров.
— Для второго отряда слишком. Чего это они вдруг все надраили?
— Борются за вымпел, — сказала Светланка.
— За вымпел? — Таисия Семеновна в сомнении покачала головой. — Нет… Не иначе как очередную пакость замыслили, вот и стараются усыпить нашу бдительность.
Светланка фыркнула.
На тумбочке лежал коробок. «Хранить в темном и страшном месте!» — было написано на нем. Егоров с интересом поглядывал на него. Он, конечно, предчувствовал какой-то подвох, но любопытство взяло верх над осторожностью, он быстро взял коробок в руки и открыл его. И вдруг оттуда прямо ему в нос, яростно жужжа и трепыхаясь, вырвалось что-то большое и черное. Егоров отпрянул в сторону и налетел на Таисию Семеновну.
— А, колорадский жук, — небрежно бросила она. — Это кровать Зуева. Его проделка. Для вас специально подложил, остальным это давно надоело.
Егоров удивленно разглядывал чудовищное изобретение. Это была черная пуговица на резинке. Но в руки он ее брал все же с некоторой опаской.
Таисия Семеновна взяла из рук девочки журнал.
— За жука вся палата получит три, — сказала она и вписала что-то в журнал.
— Но это же игрушка, — вмешался Егоров. — Невинная игрушка.
Таисия Семеновна задумчиво поглядела на Егорова.
— Должна вам сказать, — она помолчала, собираясь с мыслями. — Не так уж они невинны. То есть не так безопасна порой их невинность. А многое они делают и вообще неизвестно зачем.
— В прошлую смену, например, — горячо подключилась Светланка, — перегорела у нас в уборной лампочка. Так один Фарадей влез на стульчак и вставил в пустой патрон свой пальчик. Напряжение двести двадцать, мальчик слабенький… еле выходили.
— Зачем он это сделал? — спросила Таисия Семеновна.
— Но этого мало, — продолжала Светланка. — Убегает этот Фарадей из лазарета прямиком в уборную и опять вставляет в тот же патрон свой палец. И опять еле выходили.
Таисия Семеновна сокрушенно вздохнула, как бы приглашая Егорова последовать ее примеру.
— А почему за неделю лампочку не вкрутили? — резонно заметил тот.
— Да, и правда, почему? — удивилась Светланка.
Но Таисия Семеновна уже проследовала дальше.
В палате девочек было чисто и уютно. Таисия Семеновна спрятала свой платочек и, с удовлетворением поглядывая по сторонам, подошла к дежурной девочке, которая, сидя на подоконнике, читала книжку.
— Ты что читаешь? — ласково спросила она.
— «Большие надежды» Диккенса, — отвечала девочка.
— Хорошая книга, — одобрила воспитательница и нежно потрепала девочку по голове. — Ну, тут все, конечно, в порядке, — она прошлась по рядам и просто так, из любопытства, взяла с тумбочки книгу и полистала ее. Из книги выпала записка. Егоров поднял ее. Там был набор печатных букв, но, как ни крути, смысла в них не было никакого.
— Шифровка, — сказал Егоров.
— Что? — Таисия Семеновна насторожилась.
— Обычная шифровка, — Егоров протянул ей записку.
Таисия Семеновна повертела записку в руках.
— Хрым… блюм… 1985… — читала она. — Чья эта книга? — обратилась она к дежурной.
— Анины, — отвечала та.
— Позвать сюда Анину, — приказала воспитательница.
Егоров тоскливо глядел в окно. Ребята слонялись перед домом и нетерпеливо поглядывали на окна. Они ждали воспитателей, чтобы идти купаться.
— Заварили кашу, — зловещим шепотом прошипела Светланка, и Егорову показалось, что она может его ущипнуть. Он беспомощно развел руками, но Светланка только смерила его уничтожающим взглядом.
Появилась Анина. Егоров узнал ее. Это была та самая девочка, которая так красиво ходила по рельсам. Егоров знал уже, что она приехала совсем недавно, что учится она в балетной школе, что она подруга Славы Ларина, поэтому разглядывал ее особо внимательно.
Анина была изящна, красива какой-то искусственной, отработанной красотой. В ней ничего не было лишнего, все обдумано и отточено, разве что малость не хватало жизни. Идеальная была девочка, изящная и прохладная, как фарфоровая пастушка. Но совершенство это достигалось будто отсечением и удалением из ее образа всего непосредственного и живого. И что за человек скрывался за этой холеной внешностью, было не угадать.