Проснулись поздно. Зарядку проспали совсем, еле успели на завтрак. Проснулись и стали считать потери. После вчерашнего представления простудилась Анина, у нее начисто пропал голос. Одна девочка в панике вывихнула ногу, другая потеряла одну сандалию. Все декорации, раздавленные и помятые, валялись на берегу, и дети бродили среди них, как среди обломков кораблекрушения. Некоторые — рассеянные и вялые, другие, наоборот, лихорадочно-возбужденные, они с тревогой поглядывали на безмятежную гладь озера. Было жарко, но купаться никто не думал. В озере водилось чудовище.
День был сумрачный и вялый.
Анина тихо брела по лесу. Горло побаливало, настроение было подавленное. Она думала о русалочке, о ее неземной чистоте и жертвенности. Эта жертвенность была близка и понятна Анине. В жизни всегда приходится жертвовать чем-то ради чего-то, но не всегда эти жертвы окупаются. Не пожертвовала ли Анина всем своим детством, не принесла ли его в жертву танцу и балету, и не была ли эта жертва бессмысленной и напрасной? Красавица мама отдала балету всю свою жизнь, но так никогда и не выбилась из кордебалета. Теперь ей, Анине, предстоит повторить этот путь.
Этой весной мама пришла домой расстроенная и не стала скрывать своего последнего разговора с Еленой Павловной. Анина не присутствовала при их разговоре, но до чего же отчетливо она себе его представляла.
— У девочки отличная техника, — говорила Елена Павловна.
Техника у всех была не слабая. Только помимо техники много чего еще надо было иметь. И этому уже никто не мог ее, Анину, научить.
А с каким азартом, с каким негодованием обрушивалась Елена Павловна на Ольгу, сколько волнений эта Ольга всем доставляла…
— Дар божий, а все коту под хвост! — в отчаянье восклицала Елена Павловна, когда Ольга опять была не в форме.
На Ольгу возлагалась главная надежда. Ольга обещала стать примой, но была от природы слишком нервной, импульсивной и впечатлительной. Полоса творческого подъема сменялась в Ольге полосой беспросветной тупости и апатии. От ее настроений зависела порой судьба целого коллектива… Конечно, порой Ольга выдавала чудеса. Порой… Анина всегда была ровной, хорошей исполнительницей. Ее техника никогда никого не подводила…
— У девочки отличная техника, — повторяла Елена Павловна и спешила увести взгляд. Она знала, что сейчас решается Анинина судьба, что девочка наотрез отказалась остаться в кордебалете, — она знала все это и ничем уже не могла помочь.
— Трудный возраст, — сказала она. — Ничего нельзя предугадать. Дети позднее отдают накопленное.
— Вы так считаете? — с надеждой переспросила мама.
— Нет, — вздохнула Елена Павловна. — Я уже ничего не считаю. Я дала девочке все, что могла, — она задумалась. — И все-таки не надо было так муштровать ее, такие прилежные и добросовестные дети нуждаются в большей свободе…
— Что?! Что вы говорите, Елена Павловна? Прилежная, послушная! Вы разве не помните, какой она была?! — воскликнула мама.
И тут Елена Павловна всплеснула руками и засмеялась.
— О! — с неподдельным восторгом вспомнила она. — Анина была ужасная! Просто чудовищная! Как она меня изводила! Исчадье ада, а не ребенок!
— Помните, как вы предлагали отдать ее в цирковую школу? — сказала мама. — Вы еще говорили тогда, что такая изощренность на фокусы тоже особого рода талант…
— Помню, помню, как же!.. Это было после истории с ручкой из Павловского дворца. О, меня чуть не хватил удар!
И обе женщины еще долго перебирали, свои воспоминания и расстались весьма довольные друг другом.
На прощанье Елена Павловна посоветовала маме отправить Анину на лето в лагерь, чтобы она на какое-то время и думать забыла о балете.
— Думать забыла, — горько усмехнулась Анина. — Разве это возможно?
Просто таким способом они отделались от нее. Ну что же, у нее хватит мужества самой решить свою судьбу. Она поступит в пединститут и начнет новую жизнь. Слава уйдет в армию. С его уходом оборвутся все ее прежние привязанности, и никто уже никогда не узнает, что она мечтала стать балериной… Когда Анина бывала одна, то в этом месте своих размышлений она обычно начинала реветь. При людях же, даже при Славе, она всегда оставалась ровной, приветливой и спокойной. Она была очень сдержанной, очень воспитанной девочкой и уважала себя за это.
Тут как раз ее догнал Слава, она мило улыбнулась ему, потрогала горло и чуть поморщилась при этом. Слава сочувственно вздохнул, и они пошли рядом. Какое-то тягостное неловкое молчание висело между ними, что-то недосказанное, недопонятое, будто затянулась пауза в разговоре.