Но Зуев не вернулся.
Они уже приближались к лагерю, когда Слава повернулся и пошел в противоположную сторону.
Егоров опешил, некоторое время глядел ему вслед, потом догнал и пошел рядом. Слава холодно покосился на него и молча продолжал свой путь. Егоров не отставал.
— И долго мы так будем топать? — через некоторое время спросил он.
— Я больше не вернусь в лагерь, — холодно сказал Слава.
— И это ты заявляешь мне? Я в педагогике не силен, подходов особых не знаю. Но я обязан доставить тебя в лагерь. Как видно, мне придется тебя связать и нести на себе.
Славе шутка не понравилась, он не был расположен шутить.
Они приближались к платформе.
— Вы считаете нас детьми, связываете по рукам и ногам, а сами почти таким на фронт ушли, — сказал Слава.
— Ну, положим, чуть постарше…
— Это как посмотреть, — возразил Слава. — Мы позднее родились и дольше жить будем, значит мы старше вас во времени.
Егоров усмехнулся такому доводу.
— Без нас вы бы вовсе не родились, вас просто бы не было.
На этот раз усмехнулся Слава.
— Стоит ли родиться, чтобы потом все равно умереть? — спросил он и с вызовом поглядел на Егорова.
Егоров вздрогнул. Это был пытливый и дерзкий взгляд Глазкова. Егоров нахмурился, соображая. Он чувствовал, что от его ответа зависит сейчас многое. Он должен был выиграть этот словесный поединок. И вдруг в памяти его отчетливо проявился тот последний разговор в проходной. И он почти машинально повторил слова, которые тогда говорил Глазкову:
— Смерть понять нельзя, а значит, и нечего о ней думать, — сказал он. — Бояться смерти — это все равно что бояться завтрашнего дня, ведь неизвестно, что этот день тебе приготовил. Бояться смерти — это значит уже быть мертвым…
— Я смерти не боюсь, — перебил Слава.
— В то же время нельзя жить, будто ты бессмертный. Противно умирать с нечистой совестью. Смерть врасплох застает только подлецов и дураков.
— Парадокс, — сказал Слава.
— Вот именно, — согласился Егоров. — Но в этом парадоксе, в этих ножницах как раз и помещается жизнь.
— Вы это там придумали… на фронте? — спросил Слава.
— Да, — ответил Егоров. — Я думаю, что это соображение спасло мне жизнь… И не только там…
Слава внимательно на него взглянул, и Егоров понял, что одержал на этом незнакомом ему фронте первую победу.
10
Атмосфера в лагере накалялась. Бедная Таисия Семеновна совсем потеряла голову. Каждую ночь она делала героические усилия, чтоб разобраться, рассортировать впечатления минувшего дня, выработать тактику поведения на будущее. Но каждый день готовил ей все новые и новые сюрпризы. И ночью она снова не могла заснуть и опять сортировала впечатления…
Во-первых, Слава. Его стало не узнать. Это была гибель примера и образца. Это было болезненное нарушение сложившегося и утвердившего себя образа. И это было возмутительно с его стороны: какое он имел право разрушать ее представление о себе?
Во-вторых, Анина. Она вернулась такая вся светлая, прозрачная, легкая… И что же она застала? Грубость, оскорбление, измену…
В-третьих, Анина и Слава. Так прекрасно разрешенный вопрос мальчика и девочки оказался опять неразрешенным. Более того… Одного дуновения было достаточно, чтобы рассыпалась столь изящная постройка, одного прикосновения этой, этой…
Настя, в-четвертых. Девочка была непонятна Таисии Семеновне, подозрительна и даже антипатична ей. Это была какая-то социально чуждая ей структура. Что в ней нашел Слава? Как можно было ее предпочесть Анине, девочке, «приятной во всех отношениях»?
К тому же «продолговатые» совсем взбесились. Именно они стали зачинщиками травли Славы и Насти. И страсть, какую-то неистовость их в этом направлении трудно толково объяснить. В этом, что ли, ревность какая-то была… Странно, что любое, даже косвенное, даже отрицательное, даже враждебное отношение к Насте как бы само собой порождало страсть, пусть негативную. И это при полном ее безразличии и безмятежности…
Таисия Семеновна могла бы использовать отношение «продолговатых» к новообразовавшейся паре, ведь ее оценка была тоже если и не страстной, то пристрастной и резко отрицательной… Но уж больно опасны были эти парни сами по себе. И вот что непонятно ей было: травить-то они Славу и Настю травили, но по отношению к Таисии Семеновне стали вести себя вызывающе до грубости, и особенно как раз в тех случаях, когда дело касалось Славы и Насти. Словно одни они имели некую монополию и право, а вмешательство Таисии Семеновны в эту историю возмущало их как бы даже больше, чем сама история.