Но никто не мог пролить дополнительный свет на то, что ей самой было уже прекрасно известно: эти двое не спали в палате и провели «тихий час» в погребе. Вина самих обвиняемых была ей настолько очевидна, что допрос их она отложила на самый последок, решив заручиться показаниями очевидцев.
Однако теперь куда-то пропал Зуев, как сквозь землю провалился.
Слава на этот раз был решителен и не проронил ни слова.
«Военно-полевой суд», как называл этот процесс Егоров, заседал в воспитательской комнате.
Таисия Семеновна с принципиальным лицом сидела во главе стола. Светланка безучастно глядела в окно. Егоров нервно курил.
— Дорогой Матвей Петрович, — строго и категорично выговаривала Таисия Семеновна. — Я убедительно прошу вас не вмешиваться. Педагогика — это сложное, деликатное и, если хотите, опасное искусство. На карту порой ставится не только будущее, но и сама жизнь детей.
Егоров чувствовал себя в высшей степени неловко.
— А может, они так играли, в прятки, что ли? — с виноватым видом оправдывался он.
— Почему же тогда Слава молчит? Нет, нет! — возразила Таисия Семеновна. — И я выведу их на чистую воду.
Лицо воспитательницы сияло решимостью и вдохновением.
В комнату вошла Настя.
— Садись, Настя, — сказала Таисия Семеновна. — Разговор будет серьезный.
Настя села на стул рядом с клеткой. В клетке порхала птичка, и Настя тупо разглядывала ее.
— Мы не враги тебе, Настя. Мы искренне хотим тебе помочь, но для этого нам надо знать правду. Только твое чистосердечное признание поможет нам во всем разобраться. Мы слушаем тебя, Настя.
Настя молчала.
— Что же ты молчишь? Ты не доверяешь нам?
— Сами пристают, а на меня сваливают, — буркнула Настя.
— Послушай, Настя, а почему к другим не пристают? Тебе не кажется, что ты сама даешь повод к такому с тобой обращению?
— Я? — Настя удивленно пожала плечами. — Ничего я не даю. Пристают и все. Я что, виновата, что они меня туда заманили?
— Но если тебя туда заманили, почему ты не кричала?
— Славка не разрешил. Сказал, пусть думают, что хотят.
— Вот видишь, Славка сказал. Но ты-то сама, как ты позволяешь так с собой обращаться? Где твоя девичья гордость, стыдливость и достоинство? Он же сам будет тебя презирать после этого. Вспомни, какой он был с Аниной, — мягкий, прилежный, честный. А на что он похож теперь? Мрачный, замкнутый, злой. Мы просто не узнаем его в последнее время… И знаешь почему? Потому что он недоволен собой, его мучает совесть, он презирает себя за слабость, ему стыдно людям в глаза посмотреть. И все из-за тебя. А тебе хоть бы что, потакаешь его слабостям.
И тут Настя вдруг сильно побледнела. Со всей внезапностью она вдруг поверила, что она не такая, как все, что она чуть ли не исчадие и что это тем более правда, что она за собой ничего такого не замечала.
— Ничего подобного, — прошептала она. — Мне просто его жалко.
— Жалко? Чего ради жалко? Ты бы лучше себя пожалела.
— Вы все на него набросились, а он хороший.
— Ну, знаешь, я тебя определенно отказываюсь понимать. Иди.
— Бог знает что! — воскликнула воспитательница, когда Настя вышла. — Боюсь, что ей просто не место среди детей. Не хочу сказать ничего дурного, но факты говорят сами за себя. Все точно взбесились. Своим преждевременным развитием Настя смущает детей.
Таисия Семеновна была возбуждена и разгневана.
Лицо Егорова каменело, мертвело, а потом по нему стал пробегать острый разряд боли (а он-то чуть ли уже не забыл о своей болезни…).
— А как вы считаете? — обратилась к нему Таисия Семеновна.
— Я ничего не считаю, — ровным голосом отвечал Егоров. — Я все эти вопросы еще не, решил для себя лично…
— Какие вопросы? — удивленно воскликнула Таисия Семеновна.
— Откуда берется любовь и куда она потом девается. Вы думаете, что любовь дается в заслугу за хорошее поведение, красивую внешность, таланты, что любовь можно заслужить? То-то и оно, любовь не заслуга, не награда, не приобретение, а данность, подарок. Как и за что — не нам судить. Где начинается любовь, и любовь ли это? На эти вопросы Славе предстоит ответить самому, и вы не в силах ему тут помочь. Он должен стать мужчиной.
— Браво! — сказала Светланка.
— Значит, бросить детей на произвол судьбы?! Они же беспомощны, они страдают! — воскликнула Таисия Семеновна.
— Но это и есть жизнь. Учить надо не любви и не что такое любовь, а честности, мужеству и справедливости, и тогда в вопросах любви дети разберутся сами. Не беречь их от жизни, а готовить к жизни!