Тут она заметила его присутствие, схватила свое ведро и хотела убежать, но он перепрыгнул забор и преградил ей дорогу.
— Ну чего испугалась? — От смущения он взял какой-то грубоватый тон, нетерпеливый и вызывающий, будто его боль и смятение давали ему право быть с ней бесцеремонным, а ее лишали права на элементарную вежливость. Она же отвечала тихо и смиренно, будто признавала за ним это право. Сначала ее робкий тон смягчил его и даже обескуражил, но потом он подумал, что она разговаривает так со всеми, и разозлился пуще прежнего.
— Чего боишься? — сказал он. — Это мне тебя надо бояться.
— Пустите, — сказала она.
— Ты думаешь, мне легко? — сказал он. — Да меня из-за тебя скоро совсем со света сживут, а ты даже со мной разговаривать не хочешь.
— Ничего я не думаю, — сказала она.
И он понял ее правильно, то есть она вообще о нем никогда не думает. На мгновение какой-то чертик проснулся в нем. А что, если сейчас объясниться ей в любви? То есть по всем правилам хорошего тона просить ее дружбы и благосклонности, может, даже бухнуться на колени для пущей важности. Но тут же он понял, что она не только не поверит ему, но заподозрит какой-то чудовищный новый розыгрыш или подвох и уже никогда не станет с ним разговаривать. И никакими силами не удастся ему убедить ее в том, что она является героиней романа, что он отчаянно и безнадежно влюблен в нее, — нет, этому она не поверит ни за что в жизни.
— Но о чем-то ты все-таки думаешь? — настойчиво спросил он. — Нельзя же не думать совсем никогда.
— Думаю, — тихо согласилась она.
— Но чем? — удивился он.
— О котятах, — сказала она.
— О котятах? — переспросил он.
— У нас в квартире теперь некому топить котят, — сказала она.
— Ну и что? — как идиот спросил он.
— Теперь их будет очень много, — сказала она.
— А кто их раньше топил? — осторожно спросил он и приготовился услышать, что раньше она их топила сама, собственноручно.
— Бабушка, — отвечала она.
Он с облегчением вздохнул.
— А где же теперь твоя бабушка? — поинтересовался он, ожидая услышать, что бабушка уехала на лето в деревню.
— Умерла, — сказала она таким тоном, будто бабушка ее ушла за грибами.
— А, — только и мог сказать он. — А при чем тут котята? — добавил он в недоумении. «Действительно, если бабушка умерла, то котята вроде ни при чем, — теряя нить, размышлял он. — Кто-то из нас явно сумасшедший».
— И что, эта твоя бабушка любила топить котят? — уже с явным раздражением спросил он.
— Нет, — вздохнула она, — очень даже не любила. Только кроме нее никто не хотел это делать ни за какие деньги. Вот ей и приходилось. Она очень жалела кошку Розу, поэтому топила, а потом два дня лежала больная.
— Невероятно, — только и мог сказать он, да и то интонация и слова были позаимствованы у отца, на чем он себя тут же и поймал.
— Может быть, она и умерла из-за этих котят, — прошептала она.
— О господи, — вздохнул он.
— Бабушка верила в бога и говорила, что там будет за меня молиться, — она уставилась в небо, будто надеялась увидеть там свою бабушку.
— А читать твоя бабушка умела? — спросил он, сам не зная почему.
— Конечно умела, — сказала она. — Раньше она была очень знаменитая, ее очень все уважали. Только потом почти все забыли, она очень старая была.
— А кем была раньше твоя бабушка? — спросил он.
— Певицей, — и она назвала имя, до того громкое, что у Славы глаза полезли на лоб.
— Но она давно умерла?! — воскликнул он.
— Нет, недавно, — тихо сказала она. — Этим летом… только.
Она украдкой глянула на него, взгляд был такой, будто она подглядывала за ним из-за угла, точно боясь застать его врасплох.
— Ты чего? — спросил он. — Чего ты?
Настя смотрела вдаль. Она была очень серьезна. Такую серьезность Слава видел впервые. Ни тени иронии или насмешки, одно тайное напряженное волнение, совсем непонятного свойства.