Казалось, больше всего в жизни мать любила стирать, она стирала всегда, стирала без стиральной машины, по методу, которым особенно гордилась и который ей якобы подарил один профессор, ее бывший поклонник. Но белье ее и правда всегда отличалось неслыханной белизной. Местные жители заискивали перед матерью, чтобы она взяла у них стирку, и, надо сказать, платили ей за это с большой щедростью. Народ был богатый.
Многие хозяйки хитростью и подкупом старались выпытать у Зуева этот таинственный рецепт. Но он поклялся матери не выдавать его и сдержал слово. Рецепт был довольно прост: замоченное с вечера белье на другой день тщательно натиралось мылом, а затем опускалось в раствор марганцовки. Зуев не раз помогал матери в темпом, сыром и прохладном подвале большого дома, где мать сражалась с бельем с яростью и вдохновением истинного полководца. В этой слабой женщине таилась бездна лишней энергии, и казалось, если бы не стирка, она могла бы сокрушить мир.
Семья не бедствовала, и не было никакой необходимости изводить себя этой черной работой. Но мать любила себя изводить. Как видно, она нуждалась в повышенных физических нагрузках для усмирения своей бушующей психики и дурного характера. Кроме того, эта стирка оказалась отличным способом и средством самоутверждения ее над «местными аборигенами», как она любила называть народ, среди которого ей приходилось жить.
Семья почти никогда не жила в большом доме, который стал для матери символом ее неудавшейся жизни. Они жили в маленьком нелепом сооружении в глубине сада, под скалой. Это странное жилище мать построила собственноручно из бутылок, соединенных цементом. Внутри всегда было таинственно и прохладно, как в гроте. Посторонних людей никогда не допускали в это святилище. Оно было окружено тайной, и дети подлизывались к Зуеву, чтобы он разрешил им поближе разглядеть сей бутылочный за́мок. Но Зуев не разрешал. Отчасти потому, что не хотел разрушать тайну, отчасти боялся разочарования, потому что сам лично не находил там ничего особенного, — он привык там жить.
Тогда не находил, но потом, стоило ему вспомнить эти светящиеся темным изумрудом, играющие таинственными переливами стены, как дух захватывало от пронзительной, животной тоски по детству со всеми его бедами, обидами и недоразумениями. Нет, что и говорить, детство ему выпало что надо, странное, таинственное и прекрасное. Никто в этом северном лагере и думать не мечтал о таком детстве. Вот бы снять кинокартину про все это! Да и родители ему достались отличные, никакие другие ему бы не подошли.
Эти рыхлые вялые зануды, что приезжают сюда по родительским дням, — да он бы умер с такими от скуки! А уж кривляются, придуриваются и корчат из себя бог знает что. Всю жизнь говорят чужими голосами, и кто они такие на самом деле, сам черт не разберет. У Славки отец ничего себе, вполне подходящий, вот только с сыном ему не повезло. Ничего путного из этого слабака все равно не получится.
Стоп! Славка тут тоже ни при чем! Он, Зуев, сегодня должен думать о котенке, о маленьком сером котенке, с которого, собственно, все и началось. Что началось? С этой истории началась его, Зуева, сознательная жизнь, началось его пробуждение. И если теперь он умеет постоять за себя и умеет владеть собой, то всем этим он обязан злополучному котенку.
О котенке думать, как всегда, не хотелось. Пора было возвращаться в лагерь.
Дождь не унимался. Земля под ногами была мягкая и теплая. Вода в озере была коричневая, густая и, точно каша, пыхтела ленивыми белыми пузырями. Возле берега плавал красный мячик. Водяная крыса бултыхнулась в роду. Раздеваясь, Зуев задумчиво разглядывал мячик, как вдруг высоко подпрыгнул, взмахнул руками и, прокричав что-то дикое и воинственное, понесся, полетел к воде. Он врезался в нее со всего размаха, и вода закипела, забурлила вокруг него. Нырнул и еще раз нырнул, надолго скрылся под водой, вынырнул в совсем неожиданном месте и уже спокойно, размеренно поплыл вдогонку за мячиком. Догнал его, подогнал к берегу и сильным взмахом руки выбросил на траву. Пошарил под берегом, вытянул рака и тем же движением выбросил вслед за мячиком. Полежал на спине, заложив руки за голову и подставляя лицо дождю…