Из воды вышел спокойный, чуть улыбаясь…
В лагере было тихо и сонно. Лошадь, уныло понурившись, стояла на краю обрыва. Девчонки засели в красном уголке, они мастерили костюмы для маскарада. Перешивали, переклеивали, примеряли тайком, прячась друг от друга, хихикали, шушукались и секретничали. Настя дежурила на кухне. Младшие заняли стеклянную беседку и притаились там. Зуев подкрался под окно, он хотел показать им рака, посадить его, к примеру, на подоконник — вот шуму будет… Но сам заслушался.
— Жила-была на свете принцесса, — таинственно и сонно говорила Светланка. — У нее был простой папа и простая мама, простая бабушка. Дедушки у нее не было, он погиб на войне… И вот в этой простой семье родилась однажды принцесса. Никто вокруг, конечно, не знал, что она принцесса. Но сама принцесса знала про себя это совершенно точно. Нет, она не задавалась и не была неженкой, как та принцесса на горошине, она даже красотой особой не отличалась и ела все, что ей давали. Она была прилежная девочка и послушная. И все-таки она была принцессой… — Светланка замолчала и молчала так долго, что Зуеву показалось, они там все уснули, и он побарабанил по стеклу.
— Ну и вот, — зевая, спохватилась Светланка, — принцесса была послушная девочка и прилежная.
«Надо хорошо учиться», — говорили ей.
Принцесса училась неплохо.
«Надо чистить зубы».
Зубы чистить действительно надо было, иначе будешь некрасивой. Принцессы некрасивыми не бывают, как не бывают некрасивыми цветы, звери, растения, рыбы, грибы… ягоды… пирожки… мороженое… мышки-норушки…
Сказка оборвалась, но никто не просил ее продолжать. В беседке царила мертвая тишина.
Зуев подтянулся на руках и заглянул в окно. Картина, которую он увидел, поразила его. Зуев не был сентиментален. Но тут он ясно понял, что пройдет много времени, и неизвестно еще, что ждет их впереди, может быть, даже война, но всегда он будет вспоминать эту беседку как символ мира, тишины и покоя.
Они спали в самом углу беседки на зеленом байковом одеяле. Спали, как птенцы в гнезде, тесно и уютно прижавшись друг к другу. Светланка, как большая наседка, спала в центре. В руках у нее были концы одеяла, и она простирала эти зеленые руки-крылья, обнимая ими весь этот сонный выводок.
Какая-то особенная, густая и вязкая тишина заполняла беседку.
«Тишина — это осень…» — подумал Зуев и почему-то вдруг вспомнил, как подошел однажды в горах к необъезженному жеребцу. Он и сам не понял, как это его угораздило оказаться вдруг подле него, но отступать было поздно. Он, слабый, хрупкий и ничтожный, стоял перед этой необузданной стихией. Жеребец весь дрожал мелкой дрожью от злобы, гнева и отвращения к человеку. Чистое, гордое, трепетное лицо его было почти безумно. Один неточный жест, и его, Зуева, не станет. Жеребец сотрет его с лица земли и пойдет крушить все вокруг, пока не сломает себе шею.
Бояться тут было поздно, заискивать перед ним, просить пощады или снисхождения было все равно что обращаться с подобной мольбой к скале, на которую забрался и не можешь спуститься вниз. Единственный выход был в том, чтобы жеребец понял и принял это как факт, просто и спокойно, не насилуя себя и не унижаясь…
И конь сдержался, он отвернул от Зуева свое бешеное лицо и задумчиво посмотрел вдаль… Зуев повернулся и пошел прочь. И отец, и другие мужчины, которые сидели и курили возле балагана и делали вид, что мирно беседуют между собой, — все они с молчаливым одобрением посмотрели ему вслед.
«Я буду объезжать диких лошадей», — решил для себя Зуев…
И вдруг одно дерзкое соображение завладело его сознанием. Сейчас, когда Светланка откроет глаза, он встретится с ней взглядом, поймает его и не отпустит до тех пор, пока она не поймет, что он тоже взрослый человек, что с ним пора считаться, пока она не поймет… Что она должна понять, Зуев не договаривал даже для себя. Сердце бухало где-то в горле. Ему было страшно, но он и не думал отступать. «Сейчас или никогда, — уговаривал он себя. — Сейчас это произойдет, сейчас…»
И точно повинуясь его мысленному приказу, Светланка нехотя открыла глаза, и Зуев тут же поймал ее сонный, заторможенный, беспомощный взгляд и завладел им. Только в первое мгновение было страшно, но тут же он забыл обо всем на свете, его не стало, он весь ушел в этот взгляд, растворился в нем целиком и полностью. Были только ее глаза, странные, неподвижно-серьезные, зачарованные, они тихо глядели на Зуева. Он купался в этом взгляде, погружался в него целиком, он почти тонул, но тонул в блаженстве. Он задыхался, воздуху не хватало, и густая, вязкая тишина смыкалась над ним. Темнело в глазах, но он не сдавался и не отпускал этого драгоценного взгляда. Теперь ему уже было страшно его отпустить, он держался только на нем, на этом взгляде, и не хотел лететь в пропасть.