Свое раннее детство Зуев почти не запомнил. Казалось, он проспал его целиком. Мать тряслась над ним и никуда не выпускала. Он сидел на пороге бутылочного замка и пускал солнечные зайчики или мыльные пузыри на пороге прачечной. Даже на рынок или к морю мать не брала его ни разу. Сама она никогда не купалась. А чтобы отпустить его с отцом или, не дай бог, с кем-то посторонним, не могло быть и речи. Этот чужой мир был ей глубоко враждебен, и повсюду ей мерещились тайные происки врагов. Упадет ли сук с яблони, заползет ли в сад уж или скатится с горы камень — все это она приписывала чужому злому умыслу. Парализованный ее железной волей, Зуев просто шага не смел ступить без ее разрешения, она не спускала с него глаз. Но вот, вдруг, ни с того ни с сего, взяла и отдала его в школу в неполных семь лет. Он еще и говорить как следует не умел, и вдруг очутился в этом галдящем и клокочущем школьном дворе. Ему показалось, что он попал в ад. А когда мать бросила его там одного, он чуть не умер от ужаса и отчаянья. Тут прозвенел звонок, и вся эта буйная масса бросилась к дверям школы. Его подхватило и понесло. В дверях образовалась пробка, и его порядком помяли. В раздевалке у него пошла носом кровь, он потерял сознание, и его чуть не затоптали. Очнулся он в лазарете, но он не знал, что это такое, и подумал, что умирает, и обрадовался этому. Он знал, что мать будет плакать по нем, и с удовольствием думал, что это будет ей хорошим наказанием за шутку, которую она с ним сыграла. Но, к своему ужасу, он не умер, а через час был водворен в класс и посажен там на первую парту, где и просидел несколько месяцев, не подавая ни малейших признаков жизни и тщетно борясь с рыданиями, что сами собой клокотали у него в горле, не слыша, не видя и не воспринимая ничего из происходящего вокруг.
Затюканный заморыш, он впал в тихий идиотизм и слабоумие. Сопли вперемешку со слезами сами собой струились по его лицу, он не вытирал их. Он не мог усвоить даже имени своей учительницы, даже не знал, как она выглядит. Он просиживал положенные часы как под пыткой, весь сжавшись, затаив дыхание в ожидании переменки, когда его вместе со всеми вытолкают прочь из класса и вся эта масса забурлит и заклокочет, начнет галдеть, скакать и толкаться. Он был уверен, что однажды его обязательно задавят насмерть, и поэтому сразу же бежал в дальний угол и стоял там, уткнувшись лбом в стену, закрыв глаза и зажав уши ладонями. И все, кому не лень, издевались над ним, кто бросит что-нибудь за шиворот, кто даст по попе, кто щелкнет по затылку.
Учительница, заметив его мучения, стала брать его на переменках с собой в учительскую. Там было потише, но он все равно выбирал себе угол и стоял там, закрыв глаза и зажав ладонями уши. Учителя, не сомневаясь в его полном слабоумии, обсуждали при нем странности его мамаши и совещались, как бы перебросить его в школу для недоразвитых. Он не роптал — это было бесполезно. Он смирился и привык считать себя неполноценным идиотиком.
Но тут в его жизнь вошла ОНА — его первая роковая любовь.
Звали ее Нора. Полное имя ее было — Нормандия. В те годы на побережье детям часто давали странные имена. У них в школе были девочки Венера, Кармен, Ева, Долорес, Габриэла; были мальчики Спартак, Меркурий, Авто, Теодор и даже Славомир. Спартаков было целых семь штук.
А его Нора была первая красавица и умница не только в классе, но и, пожалуй, во всей школе. Она была чуть ли не на два года старше Зуева. Это была сильная, здоровая девочка, наделенная чувством собственного достоинства и даже высокомерием. Она не была выскочкой или хамкой ни в малейшей мере. Ее плавное, гордое достоинство было завещано ей высокородными предками. Как видно, это было нелегкое наследие, потому что несла она его с томной грустью и плавным напряжением, как носят на голове тяжелый кувшин с водой.
Это был вполне сложившийся человек, умный, чуткий, справедливый, а главное, очень красивый. И если предание гласит, что в той стране девочек выдавали замуж в десять лет, то Нора вполне могла вступить в брак уже в первом классе. Она была рождена и создана для брака, для семьи, потому что главным ее талантом было умение обращаться с детьми. Вся улица, а может быть, весь поселок, знали, что на Нору можно смело оставить любого самого несносного и капризного ребенка. Ребенок будет накормлен, напоен и вовремя уложен спать. Но, главное, даже после ее ухода еще некоторое время ребенок будет тихий и спокойный, словно укрощенный ее необыкновенным влиянием. Все мамаши поселка всегда дивились этим чудесным способностям, а многие всерьез сватали за Нору своих сыновей.
И вот эта настоящая принцесса вдруг пожалела недоразвитого заморыша и взяла над ним шефство. Ее всесильное, щедрое покровительство сразу оградило Зуева от многих несправедливостей. Он теперь сидел с Норой за одной партой — предмет зависти всего класса. Она оставалась с ним после уроков, с огромным терпением, очень толково объясняла ему домашнее задание и, взяв своей твердой, спокойной рукой его беспомощную лапку, терпеливо учила его выводить на листе бумаги эти зловещие каракули чужого алфавита. Нельзя описать, как он боготворил ее, был ей предан и подчинялся каждому ее слову. С досадой и недоумением упрекала Нора его мать за то, что та отдала его в национальную школу, когда он совсем даже не знает их языка. И он только тогда с удивлением узнал, что бывает еще чисто русская школа, где на самом деле ему и надлежит учиться, да и то всего лишь через год.