– Не знаю, не замечал. Что мне с твоих ног, ты не барышня, чтобы тебя разглядывать.
– А кого мы разглядываем, кроме самих себя, если даже это делаем неаккуратно, от случая к случаю, по случаю, случайно…
Домой из гаража утекают по-тихому, по-одиночке, почти не прощаясь. Запустят руку в бочку за прощальным помидорчиком, и всё. Кто прямиком на разборки «Где ты опять шлялся, алкоголик?!», а кто и к «Вымой руки поскорее и к столу, поешь как следует. Устал, бедненький, а какая у вас там с ребятами в гараже закуска. Так, слёзы.» Последним из гаража выходит его владелец. Сдвигает на место крышку бочки с помидорами, запирает в навесной шкапчик стаканы, закрывает деревянную коробочку с солью. Выключает электричество и выходит в свет.
Расслабленной походкой продвигается в сторону дома, где ждут его жена-хозяюшка и две дочери. Младшая ещё ходит в детский сад, и он по этой причине почти официально опаздывает на работу в цех ровно на тридцать минут. Жалеет дочурку. Будит попозже и ведёт в воспитательное учреждение. Начальник пытался было образумить слесаря, но тот слишком хороший работник, чтобы ответить согласием на его «Увольняйте, а дочку мучить не намерен! Пусть поспит, пока маленькая!»
Проходя мимо детской поликлиники, мужчина балагурит:
– Нет, ну что ж это такое, кто сюда понаставил колясок прямо у выхода? Ни проехать, не пройти. Быстро расходитесь! Быстро! Кому сказано!
Мамашам не до того. Стоят кучкой. Судачат о своём и закусывают семенами подсолнуха. За дело берутся папаши, молодые и не очень. Неловко хватаются за покатый полог цвета чая с молоком. Тянут на себя, вбок, в сторону. Некоторые чуть не переворачивают и неизменно получают выволочку:
– Дай, я сама, экий ты безрукий. А ещё отец! От тебя никакого толка, бестолочный ты…– смакует эпитет молодайка, подражая некой взрослой рыхлой бабе, которая уже раскладывает свои нехитрые пожитки в её сознании…
– Ну… завелась…– скажет один.
– А сама?! Думаешь, родила и всё? Принцесса…– возмутится другой.
Третий промолчит, поверит в свою никчёмность, да и запьёт горькую через месяц– другой. Шибко запьёт, ибо обидится шибко…
Подходя к подъезду дома, в котором живёт, хозяин гаража слышит, как сосед громко возмущается чему-то, трясёт зажатой в руках газетой с такой силой и яростью, что, кажется, ещё немного и буквы осыпятся с печатного листа:
– Ха! ЧертовА!
– Ты чего?
– Да, журналюги эти хреновы. Кто их учит?! У меня образования три класса да коридор, и то вижу, что в газете ошибка на ошибке.
– Бабушка моя, покойница, ЦэПэШа упоминала в таких случаях. Церковно-приходскую школу. А что там?
– Да вот, смотри,– «поедите».
– Ну?
– Что, «ну»? Гну! Что они там есть собрались?! ПоедЕте!
– А… Ну, да.
–Вот тебе и «ну, да»…Вот как только замечаю в тексте первую ошибку, сразу же он превращается для меня в пустой звук. Осыпается буквами в помойное ведро.
– Образно… Тебе не слесарем работать, а писателем.
– А то!
– Что с рукой?
– Да, из– за муравьёв! Покусали.
– Во…
– Отдыхал я в отпускУ на огороде. Мне моя клумбу с её георгинами приказала кирпичами по кругу обложить. Как в ЦПКиО, барыня моя, велели сделать-с. А где я кирпичей-то найду? Просто, как в сказке: «пойди туда, не знаю куда». Нашёл один кирпич, поднял, а там – муравьиная ферма. Их яички, по сантиметру каждый. Цвет – чая с молоком. Похожи на маленькие колясочки шестидесятых годов. Я своей тогда доставал такую, помню. Кинулись муравьи распихивать деток поглубже. Я им говорю, мол – давайте, переезжайте спокойно, не тороплю… Парочка накинулась на меня. Стали кусать. Вцепились в руку, ровно бульдоги какие. Думали, что я обидчик, разрушитель муравейников. Дал им время на переезд. Вернулся, а эти недотёпы просто в сторону отнесли малышей! Под соседний кирпич. А он мне тоже нужен же! Опять им сказал, чтобы хватали детишек и ехали дальше. Когда камень поднимал – пахло как эта , бонга-бенге, мазь, бабка моя ею ревматизм свой лечила…
– Да… дела. Каждый думает, что мир принадлежит только ему одному. У родителей в деревне во дворе пчела-плотник живёт. Думает, что участок её собственный. Когда пытаешься присесть на скамейку – сгоняет, провожает аж до угла дома, возвращается, садится сама и нервно потирает ладони, как большая и красивая муха. Мать без бати во двор и выйти уже боится.
– А моя лягушек боится. Мать-то. Как услышит «Ква-ква», белая вся делается. И просит отнести «эту гадость» подальше. Я маленький был, если она меня пороть принималась, на крыльцо выбегал, хватал лягушку, что под порогом пряталась и уж матери не до наказания становилось. Кричала да за сердце хваталась. Чем они её пугали, не пойму. У нас на пруду жил один ляг. Жалко его было. Придёшь с удочкой, карасей ловить, а он не квакает, а стонет. Да жалобно так. Раскинется в ватных зелёных перинах, и судьбу клянёт. Года за два до того, уж вероломно напал и погубил его невесту. О новой и не помышлял. Я ему таскал девиц. Ни на одну не глянул, всех отверг. Регент. Холостяк и однолюб. Доминантсептаккордом встречал каждый громкий звук. Хлопок весла по воде, громкий голос. Воспринимал его, как вызов. И реагировал. В любое время дня и ночи.