На это старый шофер ответил, что загадку он слышал мальчишкой в деревне. Спал Петр Первый в лодке. Умывался пеной.
Утирался гривой коня. Увидел змею, в муравейник бросил. Увидел быка в жите и кнутом его из жита выгнал.
Покончив с загадками, деды обратились к воспоминаниям. Шофер начал рассказывать свою длинную повесть. Воспоминания нестройно чередовались. Чаще всего говорилось о молодости и солдатской службе; причем были в цене только самые яркие эпизоды, способные произвести впечатление на мужское общество. Тут был случай с самовольной отлучкой на свидание, арест, гауптвахта, стояние на часах в полной боевой амуниции, которая весила ровно 72 фунта. Не был забыт и побег к родным в деревню, и солдатские волнения в феврале 1917 года, и забавный случай, приведший неловкого солдата в госпиталь, когда на похоронах генерала он споткнулся и разбил коленку. Война крепко сидела в их сердцах. Говорили про первую атаку, про цветы с названием «козлы», от которых не залечиваются раны, про цены на хлеб и махорку.
Но многое, интересное для меня, умалчивалось. Для меня было интересно узнать о питерском комиссаре Киселеве, первых днях революции, о первых шоферах того времени, выгоняющих по 30 километров в час — рекордную по тому времени скорость на допотопных «губмобилях», «бьюиках», «амо». Мне хотелось спросить старого шофера, откуда у него такая дорогая палочка. Может, с ней связана какая-нибудь история?
Разговоры и воспоминания мало оживили нашего гостя. Он скучнел на глазах. С утра он надевал пальто, шапку, словно собирался куда-то идти, и оставался в доме. Мы решили, что он не выберется на улицу, но однажды он взял палочку, сумку и отправился в лес.
Вернулся он поздно вечером, когда мы собирались его искать. Он рассказал о том, что видел в лесу дятла и большого лося. С собой принес березовые ветки, связал из них метлу-голичок и долго подметал на кухне пол.
Он сказал, что его перестало качать из стороны в сторону, а палочку он оставил в болоте: она мешала ему ходить.
На следующее утро отставной шофер отправился на поиски палочки, но не нашел ее. Он излазил все болотце — палочка исчезла. Он ходил за палочкой каждый день и возвращался с пустыми руками. Походка его стала увереннее, он уже не стоял у окна, а ходил по лесу. К испорченной дрели он не притронулся.
Как-то раз я пошел с ним на поиски вместе.
Вышли на шоссе. По нему проносились машины. Мокрое тело дороги стелилось перед машинами, соединяя два горизонта — северный и южный.
В лесу было тихо. Пришли на болотце.
Зачавкала под ногами вода; мох обнимал наши ноги по колено, мягко пружинил. Через каждые десять метров старик останавливался и говорил:
— Вот тут я ее приторкнул. Под этой березкой. Я клюкву собирал, а ее взял и приторкнул.
Но палочки нигде не было. Старость брала свое. Шофер плохо ориентировался в лесу, а в дорогах когда-то разбирался отлично.
Дед ждал меня на делянке. Я не мог надолго отлучаться. Мы ходили часа три; я оставил старика одного.
Скоро он уехал в город. Лесной воздух и тишина вылечили его.
…Весной в двадцать втором квартале, что неподалеку от шоссе, я рубил просеку. Были чудные дни. Старые травы умерли навсегда. Зато отчаянно зеленели новые. Зеленели деревья, зеленели озимые, даже небо от обилия зелени казалось зеленого цвета.
Я работал в одной майке, с душевным подъемом, который всегда приходит весной. Во время отдыха я ложился на траву, глядел в небо и слушал птиц.
Тут возле березки я увидел сумку из прорезиненной материи и лакированную палочку с именным вензелем. Так вот где он оставил ее! Я подошел поближе. Палочка была испачкана белыми пятнами. Сквозь них я разглядел надпись: «Защитнику революции боевому комиссару товарищу Киселеву от красных сталеваров города Петрограда». В сумке в одном углу лежали две металлические шестеренки, а рядом какая-то птица свила себе гнездо. На дне лежало три рябеньких яйца.
Я оставил сумку старика на месте, а палочку взял: может, при случае мне удастся вернуть ее хозяину.
В лесу до вечера стучал и стучал мой топор, и лезвие его было мокро от весеннего сока деревьев.
Как я был учителем
Татьяна Алексеевна — сельская учительница. Она живет на горушке у самой реки. Окна ее дома глядят в мой обход. От крыльца спускается вниз тропинка и обрывается у воды. Брод здесь глубокий — редко кто пользуется этой тропинкой.
Если она увидит из окна дымок, то знает — это работаю я. Она бежит вниз по тропинке, неустрашимо переходит речку и заявляется ко мне мокрая.