— Ладно, — примирительно сказал рыжий, — пиши акт, все равно пропадать.
Я сел на пенек, вынул чистые листы бланков и стал писать число, месяц. Вдруг на меня навалились, в рот сунули мокрую рукавицу, а руки связали. Били. Потом спорили, что со мной делать.
— Проучить его надо, — говорил Беглец. — Привязать к сосне да постудить немножко. К утру одумается.
— А может, лишнее это, — сказал все время молчавший мужик.
— Ты помалкивай, твое дело десятое.
Они подтащили меня к сосне, подняли на ноги и затянули толстой веревкой.
— Не хотел быть человеком, околевай собакой, — сказал на прощанье Беглец.
Уехали. Проскрипели полозья саней, и стихло.
Холод я почувствовал не сразу, вначале мне было жарко, но потом я начал замерзать. Я пробовал ослабить веревку, шевелил плечами и, подгибая ноги, свисал вниз. Где-то недалеко от меня топтали снег лоси, устраиваясь на ночлег. Глупо кончалась моя жизнь. Сознание меркло. Я видел себя летом на берегу моря среди друзей; теплый песок приятно нежил тело, я зарывал в него руки и пропускал сквозь пальцы. Многое я бы сейчас отдал, чтобы ползти, двигаться по метру в час даже к недостижимой цели.
В середине ночи меня нашел дед. С тусклым фонарем он пробирался по моим следам. Он накинул на меня свой полушубок и, оттирая снегом ноги и руки, дрожащим голосом говорил:
— Эх, эх, сорока белохвостая! Не уберегся. Горяч больно — не подступись. Ишь как на серьез дело пошло. Потерпи-потерпи. Стерпится — слюбится. Мигом я тебе разведу эту самую процендуру.
Через два часа я был на кордоне.
Опилки
Каких только неприятностей не приключится с тобой, если ты в лесу новичок, если не сможешь отличить ольхи от осины, а поганый гриб от белого гриба! Тут и насмеешься и наплачешься вволю.
Пилили мы с дедом дрова. День был ветреный. Резкие порывы ветра раскачивали верхушки сосен, гнули голые ветви берез. Лес шумел неодобрительно.
Ветер дул в мою сторону и порошил опилками. Я щурился, защищался рукой, но легкие кусочки дерева так и норовили попасть мне в глаз.
— Проклятые опилки, — сказал я. — Нет такой пилы, чтобы пилила без этой дряни.
— Где пила, там и опилки, — многозначительно сказал дед. — Чужая пила в лес — жди беды.
Это был мой первый месяц работы лесником. Мне только и казалось, что лес полон браконьеров, рубящих и пилящих деревья. Целыми днями я вышагивал по обходу, прислушиваясь: не стучит ли топор, не визжит ли пила.
Вот и теперь; хоть и вечер и непогода, я отправился в дозор. Да и слова деда меня подхлестнули: а вдруг он видел в моем квартале порубку и промолчал? Надо проверить.
Иду я по неглубокому снегу, слушаю, как шумит ветер в соснах. Глядь — что это? Под небольшой березкой лежат на снегу опилки и так явственно выделяются, белые, свежие. Я к другой березе — опять опилки, к третьей… Что за черт!
Следов человеческих не видать, пней тоже нет, а опилки набросаны под всеми березами.
Прибежал я на кордон. Растолкал деда:
— Вставай, беда. У меня опилки под каждым деревом. А пней нет.
— Не торопись, — отвечает дед спросонья. — «Опилки, опилки». Взойдет солнышко — все узнаем.
Насилу уговорил меня дед дождаться утра. Всю ночь гудел не переставая ветер и скрипела под его напором наша маленькая избушка.
Всю ночь снились мне топоры, пилы, вороватые браконьеры и сгубленные березы.
Чуть свет отправились мы в лес.
Подошли к березам. Стоят они в снегу, отливая розовым, словно утренний мороз подрумянил им щеки.
— Вот, — говорю я и показываю на опилки.
Дед наклонился, взял пальцем щепотку снега. Пальцы у деда толстые; снег сразу растаял, а на пальцах остались какие-то маленькие белые соринки.
— Действительно, — ехидно сказал дед, — откуда могли взяться эти опилки?
И поднес соринки к моим глазам.
— А ну, погляди.
Это были обыкновенные березовые семена. Сильный ветер теребил березовые шишечки и рассыпал семена на снегу. А я-то принял их за опилки.
— Где пила, там и опилки, — сказал дед, — а где упало семя, — быть лесу.
Находка
У нас в лесу такой закон: нашел оброненную вещь — верни хозяину. Хозяин всегда найдется и отблагодарит.
А тут случилась досадная история.
Как-то поздней осенью пришел дед с обхода и заявляет мне, что увидел в лесу находку, но возвращать хозяину не собирается.
— Как тебе не стыдно! — напустился я на деда. — Кто-то потерял свою вещь, ищет ее. Может, она дорога ему как память, а ты не хочешь возвращать. А если бы ты потерял свое ружье, а я нашел и не отдал?
Совестил я деда долго, и в конце концов он согласился вернуть находку хозяину.
Это было в дальнем квартале, и нам пришлось идти просекой, а потом дорогой. Снег был неглубокий, — под ним земля, бугристая, твердая. Сапоги натыкались на бугры и стучали, как о деревянный настил.
Мы вошли в ельник. На снегу лежал лосиный рог, огромный, с девятью отростками. Широкая, похожая на ладонь пластина была коричневого цвета, а отростки чуть светлее. Видно, лось потерял рог недавно: на свежем отломе кости не исчезло расплывшееся пятнышко крови.
С трудом я поднял рог с земли. Он был тяжелый.
— Как же лось без рога будет? — спросил я. — Теперь он пропадет.
— Без рога не без зубов, — ответил дед. — Рога у него каждый год новые вырастают.
Мы взяли находку и пошли домой. Стали выходить из ельника, — дед дергает меня за рукав и шепчет: «Гляди!» — и показывает рукой на кусты. Я долго приглядывался и не мог понять, что там заприметил дед. Я видел на снегу две белые березки; они стояли неподвижно и вдруг затанцевали. «Что за штука, — подумал я, — березки и вдруг танцуют!»
Я стал вглядываться зорче. Да это не березки, это ноги лося! Вот и сам лось стоит, сливаясь с темным кустарником. Теперь я вижу его низкое туловище, огромную голову, глаз, даже волосики усов.
Но что это? На голове у лося один-единственный рог, а другой точно такой же я держал в руке. Та же коричневая пластина и девять отростков, сглаженных на концах. Свою ношу я еле удерживал в руке, а лось нес ее, как пушинку. Он тихонько покачивал рогом, и голова его при этом слегка перевешивала в одну сторону.
Однорогого лося я видел впервые.
Лось подошел к толстой ели и стал тереться рогом о ствол дерева. Мне было видно, как на уровне его головы на коре появились заметные царапины. Я встречал их и раньше. Я громко сказал деду:
— Видишь, дед, лось пришел за твоей находкой. Э-ге-ге, единорог, забирай свою пропажу.
Лось встрепенулся, две березки пришли в движение и затерялись в кустарнике.
— Видишь, дед, лось пришел за пропажей, — повторил я.
— Бестолочь, — сказал дед. — Он хотел подарить тебе второй рог, да увидел, что парень ты никудышный, и унес другим людям.
Елки купаются
У нас лето бывает летом. А к елкам оно приходит зимой.
В июльский полдень у речки разденутся под елкой счастливые мальчишки и ну барахтаться в реке. А порыжевшая елка стоит в это время у раскаленного обрыва и с завистью глядит на них.
Но вот зима — и елки веселеют. Иголки у них становятся зелеными, зелеными, зелеными.
Ночью пойдет снег, а утром встанешь — кругом бело. Елки протянули свои ладошки, и в каждой ладошке до краев снежных брызг.
Отяжелевшие молчаливые елки с замиранием ждут какого-то важного события день, другой.
В сумерках открывается утро. Заявится ветер и начнет прохаживаться по лесу. Выскочит из редкого осинника, дунет слева, дунет справа и вдруг как пыхнет на ладошки: пых! пых! — за снежным облаком не увидишь ни взъерошенных иголок, ни смоляных капель на стволе. Все потонуло в белой пурге.