Он учился в вечернем техникуме, а Светлана в школе рабочей молодежи. Всю неделю они бывали заняты с раннего утра до поздней ночи. Зато в субботу, наскоро закусив и переодевшись, уходили на каток, уезжали за город на лыжах, шли в кино или в театр.
А в воскресенье чуть свет Митя уже сидел на крыльце и, дожидаясь меня, вел с Громилой приятный им обоим тихий разговор.
И все же расстаться с Митей мне пришлось именно из-за его жадности к дичи. Как-то в конце декабря гоняли мы русака. Громила то уходил из-под слуха, то накатывался густым надрывным гулом, и мы спешили подставиться. Но гон снова круто сворачивал в сторону и затухал где-то за горизонтом.
Вконец измученный, я дотащился до того места, откуда Громила поднял русака, и твердо решил не уходить отсюда до выстрела.
Неутомимый Митя, соскользнув в овражек, выбрался на противоположный край и побежал, жикая лыжами, наперерез гону. Вдруг послышался другой, не Громилы голос. Высокий с захлебом лай, нарастая, катился вдоль леса.
«Экая славная сучонка! — подумал я. — Как азартно, вязко держит! Хорошо бы вот таких два голоса заливистых женских и густой мужской в один смычок — заслушаешься!»
Раздался выстрел. Собака умолкла.
— Добрал, — решил я и медленно двинулся к опушке, желая посмотреть собачку и ее владельца.
Снег лежал глубокий, плотный. Широкие лыжи, не проваливаясь, легко скользили, оставляя приметный, ровный след. Усталый, опустился я на заснеженный пень у опушки голого березняка. День выдался морозный, весь в сверкающих брызгах негреющего солнца, в искристой белизне снега и хрустальной певучести звуков. Я сидел как зачарованный.
Вдруг послышались грубые окрики, ругань, вспугнувшие мою сказку… Я поспешил на голоса и вскоре увидел, как по колена в снегу стояли два охотника, готовые броситься друг на друга. Между ними лежал беляк.
Оказалось, что Митя убил зайца из-под собаки незнакомого охотника и хотел забрать его себе. Хозяин собаки запротестовал. Тогда, сбросив рюкзак и положив на него ружье, Митя стал подступать к охотнику с кулаками. Малый оказался не из трусливых — тоже принял боевую позу, и, не вмешайся я, драки бы не миновать.
— Заяц не твой! — сдерживая негодование, обратился я к Мите.
— Как не мой, когда я его убил! — воскликнул он.
— Ты не имел права стрелять из-под чужой собаки, — кричал охотник.
— Здрасте! — издевательски поклонился ему Митя. — Стало быть, пусть заяц уходит, а ты стой и смотри.
— Заяц принадлежит хозяину собаки, которая его гонит. Стрелять ты мог, но заяц не твой, — урезонивал я Митю.
Но простая, испокон века существовавшая охотничья мораль Мите была недоступна.
— Я собаку не трогал, — горячился он. — Я зайца бил, и принадлежит он тому, кто его убил, а не тому, кто на него брехал.
Только угроза, что я немедленно сниму с гона Громилу и больше никогда не пойду с ним на охоту, заставила Митю отказаться от зайца.
— На, черт с тобой, пользуйся чужой добычей, — раздосадованный и уверенный в своей правоте, швырнул к ногам охотника белячка Митя.
Настроение было испорчено. Пропало желание продолжать охоту. Угрюмый и молчаливый, явно чувствующий себя обиженным, плелся за мной Митя.
Через несколько дней Митя пришел извиниться за причиненную мне неприятность.
— В этом вопросе я с вами не согласен! — сказал он. — Но если вам неприятно, обещаю под чужую собаку не подставляться.
— Вот и прекрасно! — обрадовался я.
Но, увы, наши великолепные гонные охоты после этой истории продолжались недолго. Жадность к добыче оказалась сильнее всех благих Митиных намерений, и от охоты с ним мне все-таки пришлось отказаться.
Однажды мой давний приятель, старый лесник, пришел ко мне поделиться своей удачей.
— Новую нору нашел, — радостно сообщил он. — Сам видал, как в нее матерая лисица ушла. Хочу подстеречь!
Я рассказал о находке лесника Мите и попросил его никому об этом не говорить, чтобы не испортить старику охоты. Каково же было мое негодование, когда я узнал, что кто-то все же опередил лесника — убил лису у норы.
— Я-то ее берег! Только тебе доверился! — чуть не со слезами сетовал старик, и в голосе его был горестный упрек.
— Клянусь, в твоей лисе я не повинен, — заверял я его тогда.
Но, как выяснилось потом, в этой истории был виноват я. Лису прикончил Митя. После моего рассказа, в ту же ночь, он отправился к норе, залег у входа и на рассвете, едва показалась рыженькая мордочка, убил лису.
Когда я узнал об этом, то с возмущением спросил Митю: