– А я и не собираюсь никого спасать, – зло сказал Демид. – Вы, оказывается, неомальтузианец, господин Феттучино. Знаете ли, у каждого человека есть свои принципы. У меня они тоже есть, Чарли. Если я знаю, что не в силах изменить что-либо, то не буду рвать себе волосы, плакать и стенать о несбыточном. Но если я уверен, что дело мне по силам, я возьмусь за него, и буду его делать, чего бы мне это не стоило. У нас, в России, мой проект может осуществиться очень успешно. И принести немалые деньги – и нам, и вам.
– Деньги, деньги… – Итальянец усмехнулся и покачал головой. – Знаете что, Демид? Если меня что и пугает, то именно глобальность ваших идей. Если бы вы предложили мне построить завод по производству консервированного ризотто и гамбургеров в жестяных банках, я бы отнесся к этому как к привычному бизнесу. Ваш же проект требует длительного осмысления. И, разумеется, тщательнейшей технической экспертизы. Что значит "мутировавшие животные"? Как вы заставляете их изменять свои генетические свойства? Подвергаете жесткому гамма-излучению? Расстреливаете эмбрионы из кобальтовой пушки? Можете ли вы дать гарантию, что у людей, употребляющих такое мясо, не будут рождаться дети с двумя головами?
Он не идиот, этот Чарльз, далеко не идиот. Он очень образован, между прочим. Он схватывает все на лету. И ничего хорошего в этом нет.
– Господин Феттучино, моя технология уникальна. Мое мясо не мутагенно. Если вы попробуете его хоть раз в жизни, то не захотите больше никакого другого – никогда. Что же касается санитарной экспертизы…. – Дема ткнул пальцем прямо в ростбиф, недоеденный итальянцем. – По сравнению с моей телятиной то, что вы едите каждый день – скопище стафилококков, рассадник бруцеллеза, трихинеллы и прочих отвратных гадостей, измазанное экскрементами и напичканное предсмертным адреналином.
Кожа Феттучино быстро потеряла багровость и приобрела неестественно бледный оттенок.
Дема, как всегда, неотразим в своих аргументах. Очень кстати за столом. Интересно, стошнит господина Феттучино или нет? Ручаюсь, что недели две мяса он есть не будет.
– Прошу извинения, миз, – быстро сказал Феттучино. – Мне нужно выйти.
Стошнит.
Дема оторвался от беседы и вспомнил, где в настоящий момент находится. Братья Черникины все так же бодро подпирали косяк и начисто перекрывали выход в уборную.
– Черт возьми, – сказал Дема по-русски. – В сортир ему захотелось. Это от Мартини.
– Да, как же, от Мартини… От тебя его блевать потянуло. Иди, проводи его. Только не убей по пути никого.
– Ага. – Дема вскочил. – Мистер Феттучино, лет ми фоллоу ю. Вомитинг? Велкам ту лаватори[8].
Само изящество и вежливость… Тебе бы по Европам ездить, Дема! Изысканнейший человек!
Феттучино пулей вылетел в дверь. Черникины услужливо расступились и пропустили его, а также Дему, хвостиком семенящего следом. А потом кинули ленивый взгляд на Леку (почему на меня все так многозначительно таращатся?) и медленно, с чувством собственного достоинства, направились к ♦туалету.
– Тебя как зовут? – Блондинчик уже стоял здесь.
– Медуза, – сказала Лека. – Медуза Горгона. Не пялься на меня так, окаменеешь.
– Кое-что у меня уже окаменело, – сказал блондинчик. Не хочешь посмотреть?
– Нет.
Что делать? Бежать в сортир на помощь Демиду? Неудобно как-то. Дать этому типу в морду? Прибежит еще десять таких. Ну точно влипла.
– Ты это… – примирительно сказал блондин, – мужичков своих не жди. Их это, отоварили уже. Да ты не расстраивайся. Не дело это – со всякими черными связываться. Не понимаю я этого. Что, своих русских не хватает?
– Слушай, у тебя работа есть?
– Ну, есть. – Парень нерешительно топтался на месте. Не таким уж и крутым он был. Прав был Дема – шпана мелкая. – А чего? Может, в секретарши ко мне пойдешь?
– У меня тоже работа есть. Работа у меня такая – переводчик. Понимаешь?
Из туалета раздался рев трех глоток одновременно. Лека вскочила, но ее вмешательство уже не требовалось. Дверь распахнулась и оттуда вывалился толстяк Феттучино. Под глазом у него красовался свежий фингал, галстук был оборван наполовину и затянут на жирной шее так, что непонятно было, чем господин Феттучино дышит. Глаза его лезли из орбит – то ли от нехватки кислорода, то ли от возмущения. Ширинка Феттучино была расстегнута. Нетвердым шагом двинулся он к Леке. Блондин ухмыльнулся, достал из кармана кастет – аккуратный, никелированный, и медленно надел его на руку.
– Сейчас будем веселиться, – произнес он деловито.
Где Демид? Неужто его достали?
Из туалета независимой походкой вышел Дема. Выглядел он, пожалуй, лучше, чем полчаса назад. Умытый, даже причесанный. В руке он нес две пары штанов, которые только что украшали мясистые ляжки братьев Черникиных. Дема скомкал их в узел и закинул на ресторанную люстру. Люстра закачалась и едва не свалилась ему на голову.
– Приношу свои извинения, мистер Феттучино, – сказал он громко. – Я куплю вам новый галстук.
Феттучино уже не слышал его. Потому что картина, которую он увидел, не могла присниться ему даже в страшном сне. Пятеро или шестеро молодцов со ржанием вскочили из-за столиков и бодро двинулись к нему через зал. Дверь туалета слетела с петель и оттуда, стискивая друг друга животами, с отборным матом вывалились два братца – оба в ситцевых семейных трусах до колена.
Лека опередила всех. Она схватила блондина за руку с кастетом, и пока тот с тупым мычанием пытался освободиться, въехала ему лбом в нос. Не очень сильно. Так, чтоб не убить.
Пусть живет.
Блондин упал, выпал из поля зрения. Лека в три прыжка оказалась рядом с ошалелым итальянцем, схватила его за рукав и потащила к выходу. Кажется, она кричала что-то – по-русски, переводу не подлежащее. А может, это матерились братья Черникины, которых Демид вколачивал обратно в туалет как костыли в шпалы. "Porco madonna!!! [9]" – орал оживший Феттучино, когда бил в морду швейцару – ни в чем не виноватому, а может быть, как всегда, виноватому во всем. В такси остро воняющий потом Феттучино перестал выражаться, застегнул ширинку, достал платок и приложил его к глазу.
– Черт возьми, – сказал он. – Давно не попадал в такие заварушки. Да, потерял я форму. Потерял.
Лека молчала. Что она могла сказать?
– Как Коробов? – Феттучино морщился от боли. – Мы оставили его одного. Очень плохо. Там целая банда. Нужно вызвать полицию.
– Не нужно. – Лека смотрела в окно. – Он сам разберется. Это же Демид.
– Ну, как он? – Демид был спокоен, как удав. Ну конечно, чего ему беспокоиться?
– В порядке. Он ничего оказался, этот Феттучино. В молодости, наверное, всякого повидал. Тобой восхищался. Спрашивал, не хочешь ли ты пойти к нему в телохранители?
– В телохранители? Круто… А о моем проекте?
– Ничего. Ни слова.
– Понятно, – сказал Демид. – Это понятно.
– Зато мне ничего не понятно! – заорала Лека. – Что произошло?! Как ты мог допустить, что эти два урода, два жирных индюка, добрались до Феттучино? Зачем ты это сделал?
– Да, я сделал это. Я задержался – секунд на десять. – Глаза Демида, обычно затуманенные серой дымкой, вдруг обрели кинжальную ясность. – В конце концов, я тоже человек, я не машина. Имею право на слабости. Мне стало обидно, что этот чванливый Чарли Феттучино, толстый вонючий чмошник, думает обо мне, о тебе, обо всех нас, как о полном дерьме и ничтожестве. Он понятия не имеет, что за сокровище я ему предлагаю. Он и мысли не допускает о том, что русские могут изобрести что-то путное. Я для него – прощелыга, халтурщик, даже пытающийся придумать что-нибудь, не смахивающее на полную бредятину, чтобы выцыганить у него денежки. А знаешь, что он думает о тебе?
– Плевать мне на это, – устало сказала Лека. – Опять ты за свои сказки, Демид. "Он думает… Она подумала…" Человек не может читать чужие мысли. И ты не можешь их читать. Вся эта телепатия – чушь собачья. Просто тебе хочется считать, что Чарли так думает. Ты сам придумал его мысли, на основе своего кретинского самомнения совершил суд и вынес приговор: "Денег не даст, а раз так, пускай все собаки рвут его на части!" Ты невыносим, Демид. И никогда не видать тебе денег, как своих ушей! Ты распугиваешь клиентов как болотная кикимора! Сам жри своих эмбрионов!
8
Мистер Феттучино, позвольте мне проводить вас. Тошнит? Добро пожаловать в уборную. (искаж. англ.)