Наталья с опаской взяла дочь на руки и стала внимательно рассматривать её красное, опухшее личико. Она была не похожа ни на Наталью, ни на её мужа Акима. Кареглазая, черноволосая – что-то было в ней чужое, словно неродное. А ещё девочка была до того крошечная, что казалась мягкой и бескостной, и женщина боялась её прижимать к себе.
– Жми, жми её пуще к себе. Не бойся, грей своим телом. Ей сейчас тепло нужно, – сказала повитуха и, торопливо собрав с пола грязное тряпье, ушла восвояси.
Следующие два дня Наталья пребывала в странном, подвешенном состоянии: родить родила, а матерью себя не чувствовала. А на третий день к ней пришло молоко, грудь налилась, стала тяжёлой. И вот тогда, вложив в маленький ротик девочки свой пухлый коричневый сосок, Наталья ощутила, что держит в руках свою дочь, пусть с изъяном, но родную. Девочка, наконец почувствовав на губах сладость материнского молока, перестала плакать и принялась жадно сосать. И всё внутри молодой матери наконец-то наполнилось теплом и нежностью.
А через неделю после рождения Аннушки, Акима, мужа Натальи, поймали на воровстве и тут же побили и прогнали из деревни. Он толком и не видел свою новорождённую дочь, так как всю неделю где-то пропадал и пьянствовал.
Мужчина и до этого был ненадёжен и нечист на руку, но никогда прежде на своих нечестных делишках не попадался, а теперь вот попался. Узнав об этом, Наталья искусала губы в кровь, переживая о том, что сейчас ей предстоит одной растить дочку. Женщина рыдала в голос несколько дней, а потом пришла с Аннушкой к старой повитухе Устине и сказала:
– Акима моего из деревни прогнали. Думаю, это девочка во всём виновата.
– Вот и начались твои беды, Наталья. А я ведь предупреждала тебя! – ахнула Устина, округляя глаза. – Неси скорее девчонку в лес, пока следующая беда не случилась.
– Да как нести-то? Она грудная, каждый час титьку просит! Как же я оставлю её одну в лесу? Кричать ведь будет, – растерянно ответила Наталья.
– Ну и пусть кричит. Что ж теперь, вечно из-за неё страдать? Ведь ты молодая ещё! – возмущённо воскликнула повитуха, уперев кулаки в толстые бока. – Не ты виновата в том, что она такая родилась!
Наталья и тогда не понесла дочку в лес, снова пожалела её. Но спокойствия в её душе не было. Каждый день она думала о том, что надо всё-таки было сделать так, как велела Устина. Во всех неудачах и мелких неурядицах она винила дочь. И, как назло, эти неудачи сыпались на Наталью одна за другой.
А потом к Наталье пришла настоящая беда – у неё сгорел дом. Переночевав первую ночь после пожара в бане, она решилась отнести Аннушку в лес, как учила Устина. Вот только никак не могла собраться с духом.
– Это ж какое холодное сердце нужно иметь, чтобы родное дитя оставить в лесу? – то и дело вслух спрашивала саму себя Наталья, глядя в маленькое лицо дочери.
Но в своей голове она уже не раз прокручивала, как оставляет Аннушку в лесной чаще совершенно одну и уходит прочь, не оглянувшись. Поначалу эти мысли так сильно пугали её, что она гнала их от себя. Но постепенно она всё больше и больше свыкалась с ними, и в конце концов они стали привычными.
От осознания того, что она всё-таки может оставить дочь в лесу, Наталье становилось стыдно. Тяжёлый груз вины давил на плечи. В какой-то момент женщине стало казаться, что она сходит с ума. Запутавшись в паутине собственных противоречивых мыслей, устав от бесконечных сомнений и безутешных страданий, пребывая в тоскливом одиночестве маленькой тёмной бани, она начала пить.
Сначала жгучий, пробирающий до слёз самогон бодрил и приносил облегчение, страдания и боль отходили на второй план. Но эффект был временным, и с каждым днём количество выпиваемых рюмок увеличивалось. Очень скоро Наталья стала напиваться до беспамятства. Она просыпалась утром с чугунной головой и огромным чувством стыда. Но стыд этот улетучивался уже к обеду, тогда на столе снова появлялась бутыль с мутной, остро пахнущей жидкостью, и всё начиналось снова.
Наталья перестала следить за тем, чистая ли Аннушка, не пора ли сменить пелёнки, она часто забывала её покормить. А когда в один из дней, проснувшись утром на полу с ужасным похмельем, Наталья увидела девочку, лежащую на ледяном полу рядом с ней: голую, грязную, худую и побелевшую от холода – ей стало так мучительно стыдно перед ней, что глаза защипало от подступающих слёз.
Она снова пришла к повитухе Устине.
– Вижу, после пожара-то к тебе очередная беда привязалась, – проговорила старуха, внимательно глядя на Наталью.