– Откуда знаешь? На селе уже болтают, что ли?
Устина покачала головой, хитро прищурилась.
– От тебя, Наталья, такой дух идёт, который ни с чем не спутать!
Наталья опустила голову.
– Ты права, Устина, беда это. И я никак с ней справиться не могу. Утром так плохо, думаю – всё, хватит! А вечером уже снова пьяная.
Устина подошла к Наталье ближе и заглянула в лицо Аннушки, спящей у неё на руках.
– А чего удивляться, коли ты своими руками к себе зло прижимаешь?! – тихо, чтобы не разбудить девочку, сказала повитуха. – Пятно-то у неё всё чернее и чернее.
Наталья это тоже заметила: нечистая отметина на щеке девочки будто ещё больше выросла и потемнела. Поэтому она никуда не ходила с дочкой, гуляла с ней лишь вокруг дома. Ей не хотелось, чтобы все перемывали её дочери косточки. Хотя бабы уже и так шептались и показывали пальцем в её сторону. В деревне невозможно иметь секреты, так или иначе, все кругом обо всём узнают.
– Я решилась, Устина, – тихо проговорила Наталья, – отнесу Аннушку в лес. Прямо сегодня отнесу. Прямо сейчас. Не могу больше. Всё у меня с ней не так.
Старуха ободряюще похлопала Наталью по спине.
– Вот и хорошо! Вот и умница. Наконец-то дотумкала. Нечего себе жизнь портить, ты молодая, нарожаешь ещё детей! – воскликнула она.
– Да, наверное, ты права, – задумчиво сказала Наталья.
– Раз решилась всё-таки, то иди, не медли!
Устина подтолкнула женщину к калитке. Наталья тяжело вздохнула, развернулась и медленно побрела со двора Устины к лесу, мрачно темнеющему вдалеке. Чем дальше она отходила от деревни, тем быстрее становился её шаг. А когда она вошла в лес, то и вовсе перешла на бег. Наталья рыдала, дав волю слезам, – здесь её никто не увидит, не осудит. Лес стерпит всё.
– Ты прости меня, Аннушка. Но так надобно… – то и дело повторяла Наталья.
Она бежала вперёд, не разбирая дороги, не глядя по сторонам, тяжело дыша. И вот, добравшись до чащи, куда почти не проникал солнечный свет, она в последний раз взглянула в личико Аннушки, а потом положила свёрток с ребёнком на землю, резко развернулась и не оглядываясь пошла прочь.
Какое-то время девочка спала, лёжа на мягком ковре из мха, туго укутанная в пелёнку. А потом она проснулась, закряхтела, завозилась внутри своего кокона. И вскоре звонкий младенческий крик разнёсся по лесу. Девочка плакала, отчаянно и громко, зазывая голосом мать, которая может перепеленать её в чистую пелёнку, согреть у груди и напоить молоком.
Девочка плакала, и лес тревожно шумел.
Девочка плакала, и птицы испуганно вскрикивали, взлетали с насиженных гнёзд.
Девочка плакала, и небо темнело, предвещая близкую грозу. И вот уже первые раскаты весеннего грома пронеслись над лесом, заставив содрогнуться и задрожать вековые ели.
А девочка всё плакала и плакала, чувствуя предательство матери…
И тут из-за деревьев появилась тёмная сгорбленная фигура. Старуха, хромая, медленно подошла к кричащей девочке и долго смотрела на неё, склонив голову набок. Её длинные седые волосы были заплетены в две тугие косы, свисающие до самой земли, а лицо скрывал большой тёмный капюшон.
Не говоря ни слова, старуха подняла девочку с земли, прижала к своей впалой груди и понесла её в тёмную глубину леса…
Глава 2
Встреча с бабой Ягой
На улице буйствовала весенняя гроза, а внутри маленькой бревенчатой избушки было жарко, пахло печным дымом и сухими травами, которые были развешены по стенам. По центру избы стояла большая русская печь, в которой потрескивали поленья. На печи горой возвышались подушки, прикрытые сверху ярким лоскутным одеялом.
В избушке было всего одно маленькое оконце, которое почти не пропускало свет, отчего внутри царил полумрак. У окна стоял деревянный стол с двумя широкими лавками по бокам. Другой мебели не было, да она и не поместилась бы здесь.
Когда низкая дверь распахнулась, впустив внутрь порыв ветра, с печи сразу же спрыгнул большой чёрный кот. Он выгнул спину дугой, потягиваясь, широко зевнул и громко мяукнул хриплым голосом.
– Брысь, Уголёк!
Горбатая старуха с длинными косами строго взглянула на кота и повесила свою промокшую насквозь накидку на ржавый гвоздь, торчащий возле двери.
Старуху звали Захария. Она была такой старой, что её уже клонило книзу, отчего на спине её рос большой безобразный горб. Остановившись у топящейся печи, Захария склонила голову к свёртку, который держала в руках и понюхала спящего ребёнка. Её некрасивое бородавчатое лицо с огромным горбатым носом и тонкими, как нитки, губами стало напряжённым и суровым. Седые брови нахмурились, желваки, обтянутые тонкой морщинистой кожей, заходили ходуном.