– Стало плохо, ты хочешь сказать? Заболел?
– Не совсем так, нет, болезнь здесь ни при чем… Боюсь, что я не могу описать это ощущение. Наверное, какой-то нервный срыв. Ладно, теперь все позади.
– Морис… – Впервые в ее голосе прозвучала искренняя неуверенность насчет тех фраз, которые должны были прозвучать после обычного призывного возгласа.
– Да, дорогая?
– Морис… скажи мне кое-что, только честно. Это не уловка? Может, ты таким образом даешь мне понять, что не хочешь иметь со мной никаких дел, а?
– Уловка? Какая тут может быть уловка?
– Ну, возможно, у тебя кошки заскребли на душе после того, что произошло, ты почувствовал вину и все такое, и ты раздул в себе все это, и разыграл что-то вроде приступа тошноты, и таким способом даешь понять, что на этом наши отношения кончаются. (Неуверенность исчезла из ее голоса.) Потому что, как я понимаю, в действительности объяснение вот в чем: я не дала тебе того, что ты ждал от меня, или что-то в этом роде.
И это, размышлял я, говорит женщина, которая три минуты назад проявила подлинное участие, на какое только способен человек по отношению к другому человеку.
– Какая ерунда. У меня и в мыслях не было ничего подобного, уверяю тебя.
– Если ты считаешь, что я не подхожу тебе или как это назвать, лучше скажи прямо сейчас.
– Если ты этого опасаешься, – рассвирепел я, – то все, похоже, из-за того, что это я тебе не подхожу, как бы там я для тебя ни старался. Или ты решила, что я каждый день занимаюсь вот так любовью?
Она заморгала и некоторое время кривила рот и подергивала плечами, что говорило о какой-то внутренней борьбе. Затем она улыбнулась и тронула меня за руку:
– Извини, Морис. На меня внезапно нахлынула ужасная паника. Стало казаться почему-то, что я совсем тебе не понравилась. Ужаснейшее ощущение – будто ты ничем не защищен. У женщин бывает такое, ничего не поделаешь. По крайней мере у некоторых женщин. И я просто не знала, что мне делать дальше, честно тебе говорю.
Я поцеловал ее.
– Понимаю, – сказал я, и это на самом деле было правдой. – Но когда мы были там… тебе и вправду все понравилось?
– Мм. Чу-до как понравилось. – Теперь, когда была восстановлена ее гегемония на чувства и переживания, она, должно быть, почувствовала, что может позволить себе великодушие. – Абсолютно чудесные минуты.
– Но это ничто по сравнению с тем, что мы с Джойс сделаем для тебя, обещаю.
– Морис, ты совершенно уникальная личность. В один момент ты едва не теряешь сознание, а в следующий ты с новой силой давишь на меня, чтобы я поучаствовала в твоих интимных мероприятиях. Откуда в тебе такая невероятная смена настроений?
По дороге я развил перед ней пару теорий насчет того, что же сделало меня таким, каков я есть, постоянно давая понять, что, какими бы ни были причины и обстоятельства, Диана со своей привлекательностью и неотразимостью играла во всем этом первостепенную роль. Я сказал, что приеду за ней на следующий день на то же место в то же самое время, заставил ее дать обещание, что она подумает над моим проектом (я был уверен, что она уже сделала выбор в пользу проекта, но слишком быстрое согласие могло сделать ее образ чересчур неординарным), высадил ее на развилке и поехал за своими овощами и фруктами.
Последний пункт дневной программы занял не больше сорока пяти минут, а мог занять и вдвое меньше времени, если бы оба фермера, мои поставщики, проявили большую расторопность. Тот из них, что постарше, вел себя так, словно я явился покупать его дочерей, а не салат и помидоры; молодой, чьи верхние резцы лежали горизонтально на нижней губе и который распространял вокруг себя сильный запах, встретил меня, как встречали сборщика налогов в эпоху Римской империи. В течение всего этого времени на мой сексуальный и душевный подъем то и дело накладывались непрошеные воспоминания о происшествии в лесу и еще переживания по поводу того, что, весь день стараясь не думать об отце, я вел себя плохо по отношению к нему. Боль в спине сделала все от нее зависящее, чтобы усугубить мое состояние, дав знать о себе необычайно резким, требовательным приступом.
Когда я въехал во двор «Лесовика» и послал за Рамоном, чтобы он разгрузил машину, часы показывали уже двадцать минут седьмого, и мои мысли привычно обратились к выпивке. Я выпил целый стакан – целый в том смысле, что я не давал стакану опустеть, доливая его каждый раз до более высокой отметки, – пока принимал душ и одевался для вечернего выхода. Затем я заглянул к Эми, она смотрела телевизионный репортаж о злоупотреблениях, сопряженных со страховкой недвижимого имущества, и была менее разговорчива – это еще мягко сказано, – чем всегда. Теперь, когда отца не было, целый отрезок дел и забот выпадал из дневного распорядка. Я перекинулся парой слов с Дэвидом Палмером и присоединился где-то в начале восьмого к Нику, Люси и Джойс в баре, не чувствуя никакого энтузиазма по поводу предстоящих двух-трех часов работы. Мы выпили (я переключился на херес, свой традиционный напиток в компании в это время суток), а там уже настал момент, когда первые клиенты созрели до ознакомления с меню.
Все шло гладко, по крайней мере не возникло никаких существенных проблем. Однако к тому времени, как я перешел к третьему или, возможно, даже четвертому столику, я обнаружил, что начинает повторяться та же история, в которой я так и не разобрался до конца по возвращении из Болдока сегодня утром: пытаясь построить связный рассказ, я не мог вспомнить, даже в общих чертах, что было сказано буквально за минуту до этого. Приходилось заглядывать за подсказкой в свой блокнотик, отрываясь то и дело на то, чтобы внести в него новые записи. Бар почти опустел. Часть клиентов, предпочитавших ранний ужин, переместилась в обеденный зал, остальные исчезали в дверях, едва завидев меня. Еще чуть позже в разговоре с Дэвидом я высказал мысль, не пора ли заглянуть на кухню. Как я понял, он одобрил эту идею, назвав ее замечательной, однако добавил, что было бы не менее разумным отодвинуть посещение на более позднее время, нежели осуществлять его почти сразу после предыдущего визита. Я попытался вспомнить, когда состоялся этот визит и что было сказано мною во время того посещения – что-нибудь остроумное? что-нибудь проницательное насчет человеческой природы?
Лицо Дэвида не давало никакой подсказки. Он сказал в своей привычной доверительной манере: – Мистер Оллингтон, а что если вы разрешите мне пораспоряжаться здесь самому до конца сегодняшнего вечера? Осталось всего несколько заказов на более позднее время, а у вас, похоже, был очень напряженный день, и вы все равно оставляете клиентов на меня после десяти часов. Кстати, на днях вы согласились, что нужно предоставить мне больше самостоятельности.
– Спасибо, Дэвид, но я все-таки еще побуду здесь немного. Ты помнишь, сегодня у нас профессор Берджесс заказал столик на полдесятого, и я хочу лично встретить его – после той катастрофы с суфле, когда он ужинал у нас в прошлый раз.
Это высказывание с точки зрения логической последовательности было, вероятно, не таким уж ярким достижением после тех путаных фраз, которые я изрекал в последние двадцать – сорок минут; но теперь я помнил и свои слова, произнесенные чуть раньше, и даже то, что было сказано только что Дэвидом. Я снова полностью владел ситуацией, или почти полностью, не предприняв для этого специальных мер, – как, например, не прилег отдохнуть и не отказался от спиртного; я сумел обойтись без этих подручных способов.
Потом я осуществил короткий, но разрушительный налет на сыр, печенье и фаршированные оливки, выставленные на стойку Фредом, и принял решение больше не пить до тех пор, пока не поднимусь к себе. Дэвид в целом вник в суть происходящего и вскоре отошел от меня.
Берджесс, эта пародия на ученого мужа, прибыл в скором времени со своей супругой, тоже пародией на ученую даму, хотя и более утонченной – с оттенком, если можно так выразиться, германизма. Вместе с ними пришла пара друзей, на челе которых эрудированность отпечаталась не столь выпукло, как у Берджесса с женой. Как и ожидалось, все они нацелились на куропаток – первых в этом сезоне. А к ним – пара бутылок «Шато Лафит» урожая 1955 года из запаса, который я хранил под прилавком для особых посетителей вроде старика Берджесса, а перед этим был подан превосходный паштет из лосося, блюдо нашего шеф-повара. Я сам проводил их в обеденный зал; старший официант, предварительно приведенный в боевую готовность, встретил нас в дверях. Комната с довольно низким потолком, заполненная посетителями чуть больше, чем наполовину, встретила нас приветливым блеском горящих свечей, начищенного серебра, отполированного дуба и темно-синей кожи, и здесь было намного прохладнее, чем в баре по соседству. Вид этой большой и шумной трапезы на секунду привел меня в смятение, но в зале шло также употребление спиртного, пусть и не особо интенсивное, и эта картина отчасти вернула мне душевное равновесие. Но если уж речь зашла на эту тему, подобные сцены всегда страдают какой-то незавершенностью.