– Вот, пожалуйста, – сказал Уэр, – даже форзац имеется, как я погляжу. Томас Андерхилл, доктор богословия, Olim Sodaiis Collegii Omnium Sanctorum, Universitatis Cantabrigiensis.
Конец фразы он договорил по памяти, потому что я повернулся и забрал папку из его рук. В ней находился блокнот в одну восьмую листа, весь или его часть, с оторванными обложками – сохранились следы клея и брошюровки, и, если не считать незначительной желтизны, дошедший до нас в отличном состоянии.
– Интересный образчик анонимности: имя автора занимает всю первую страницу.
– Спасибо, – сказал я. Едва ли припомню другой случай, чтобы мной владело столь же сильное желание, как сейчас, когда мне безумно хотелось, чтобы мои спутники поскорей ушли и дали мне прочесть спокойно то, что я держал в руках.
Дуэринкс-Уильяме сразу же уловил это:
– Теперь вы не нуждаетесь в нашей помощи. Если случится, что вы освободитесь к половине второго или около того, я буду рад угостить вас обедом в нашем колледже. Обычный набор блюд в профессорской столовой, но, как правило, все вполне съедобно. Если, конечно, это не нарушит ваши планы.
Уэр сказал, отдавая мне ключ:
– Наверное, будет удобнее, если вы потом сами запрете дверь и вернете его мне в библиотеку.
– Хорошо, – сказал я. Блокнот, уже открытый, лежал на одном из столов, и лампа для чтения была включена. – Спасибо.
Последовала короткая пауза: полагаю, они переглядывались друг с другом или же в бессильной ярости строили друг другу гримасы, хотя лично меня это совсем не волновало. Потом щелкнула металлическая щеколда.
Почерк оказался разборчивым, и Андерхилл не пользовался никакими индивидуальными стенографическими приемами: сокращения встречались редко и мгновенно расшифровывались. Он начал дневник 17 июня 1685 года (умер он в 1692 году) с похвалы собственной учености, а также списком и кратким содержанием книг, им прочитанных. Очевидно, он владел основательной личной библиотекой. Большинство упомянутых им произведений и авторов были мне незнакомы, но я узнал некоторые цитируемые труды философов-неоплатоников, его современников по Кембриджу и, вполне возможно, личных знакомых: «Интеллектуальная система» Кадуорта, «Божественные диалоги» Мора и кое-что другое. Я где-то слышал, и сейчас мне вспомнилось, что автор принадлежал или был очень близок кругу лиц, занимавшихся магией, куда входил некий голландский барон со зловещей фамилией. Как же его звали? Неважно; наверное, интересная зацепка для ученого-филолога, но я не ученый, и мой интерес к Андерхиллу не был связан с филологией.
Я читал страницу за страницей, находя повторы ранее сказанного наряду с мистическими рассуждениями, которые были либо банальными, либо невразумительными; чтение быстро наскучило. Затем я добрался до записи, сделанной 8 сентября:
Мой слуга Генри, как ему было велено, поставил меня в известность, что дочка вдовы Тайлер пришла и ждет у двери с фруктами и овощами на продажу. Когда покупка совершилась, осведомился у нее, не выпьет ли она чашечку шоколада со мной в гостиной, учитывая отвратительное состояние погоды? Она высказала милейшее согласие, и мы пребывали там вместе около получаса, беседуя. Сказал ей о чудесах, которые умею творить, и как
я вознаграждаю тех, кто пришелся мне по нраву. Она выслушала все это и, я готов поклясться, всему поверила. Наконец объявил ей, что, ежели она имеет желание получить красивого мужа, здоровье, богатство и удачу в дальнейшей жизни, пусть приходит ко мне вечером следующего дня в десять часов, но тайно, ничего никому не сообщая под страхом потерять все мои милости, ибо, вымолви она хоть одно словечко, я неизбежно узнаю об этом посредством своей магии. Но она отвечала, что страшится ночной темноты. На это я сказал ей, чтобы она держала в руке мое распятие (подарил ей эту пустяшную игрушку), коим ей будет обеспечена наивернейшая защита как Господа нашего Иисуса Христа на небе, так и мое покровительство на земле. Она спросила, не смог бы я произнести для нее крепкие заклинания. Самые крепкие, моя дорогая (улыбаясь). Тогда (говорит она) я приду непременно.
Среднего роста, хорошая осанка, грудь пышная. В отличие от сельского люда, ее щеки без грубого румянца, но тонкого розового оттенка, зубы у нее белые, ручка маленькая, ручка благородной дамы. Четырнадцать лет. Осмелюсь утверждать, что у царя Соломона не было девиц прекрасней, чем эта.
После этой беседы Андерхилл, очевидно, вернулся к чтению книг со своим всегдашним прилежанием: после обеда – написанный на латыни неким Аланусом Кандидусом труд по анемомантии, то есть гаданию посредством наблюдения за силой, направлением и постоянством ветра; после ужина – жизнеописание какого-то человека, о котором я никогда не слышал, сочиненное кем-то тоже неизвестным. У меня было предчувствие, что эта схоластическая отрешенность не сулит ничего хорошего дочке вдовы Тайлер. Я переворачивал страницы со страхом, читая как завороженный запись, сделанную Андерхиллом на следующий день.
Когда моя гостья явилась в точно назначенное время, дал ей напиток, составленный из кларета и бренди с особенными добавками по рецепту Якоба Магуса из его «De Inductione Luxuriae». Затем взял свою жаровню и бросил в огонь в нужной последовательности благовоний, порошков и тому подобного из своих запасов, с помощью чего наполнил комнату восхитительными, сладострастными ароматами и также чудными разноцветными курениями. Когда все это в достаточной степени оказало на нее воздействие, заставил ее поверить, будто до ее слуха доносится приятное легкоголосое пение, амурные трели и игривые песенки. Затем повелел явиться разным духам, поначалу благообразным, как то: пастухи и пастушки, нимфы, кавалеры, бражники, мальчики-катамиты,[5] ряженые, древние герои, античные царицы, из коих некоторые совокуплялись телесно. Далее пожелал, дабы она сняла свою одежду.
Для чего, сэр (спрашивает она), вы просите меня согрешить? Напротив, милочка (говорю я), отнюдь не грешно вознаградить показом своих прелестей тех, кто еще трудится для этого. Взгляни (показывая на совокупляющихся античных юношу и девицу), эти двое заняты тем же на твоих глазах, и единственно дабы доставить тебе удовольствие. Единственно? (Спрашивает она, глупышка). Их-то двое. Верно (говорю я), но. для тебя одной они стараются. Ну раз так (говорит она), и мне надо быть вольнее (меня восхитила эта живость ума), и тотчас сняла с себя всю одежду до голого тела. О quae deliciael
Теперь показал ей разных чудищ, не столь привлекательных, например гиппогрифонов, обезьян, турок, кентавров, гарпий, химер, караибов, убивцев, червей, кои дерутся, убивают и пожирают друг друга. Наполнил ее слух воплями диких зверей, громовыми раскатами и стонами грешников в аду. Она пронзительно кричала: довольно! – умоляя, чтобы я рассеял эти видения. Можешь вопить сколько угодно (говорю я), никто все равно не услышит, мои слуги отосланы из дома, и это не видения, смотри, как они обступили тебя, и, если б не я, они разодрали бы тебя на куски (умалчивая о том, что это не более чем призраки, которые способны лишь напугать ее). Когда счел, что она впала в состояние полнейшего ужаса, то увлек ее на пол и насладился ее телом, а вскоре после этого прогнал ее с глаз моих, бросив ее жалкие лохмотья ей вслед и предостерегая, что для нее будет лучше держать язык за зубами о случившемся, а иначе мои демоны будут преследовать ее до гроба и далее, и говоря, чтобы она являлась ко мне снова, когда бы я ни потребовал этого от нее, и что душа ее принадлежит мне.
Выпил полстакана эля для утоления жажды и удалился в свою комнату, открыл книгу Иоанна Понтийского о ядах жаб и змей, но нашел сие фантастичным, не вселяющим доверия и путаным в изложении, и, будучи немало усталым (хотя и в душевном спокойствии), отправился на покой.
Хобсоновский зал больше не казался мне таким прохладным. Скоро мне понадобится выпить, – не будь я таким идиотом, захватил бы с собой фляжечку виски; но сначала надо привести в порядок свои мысли или вообще избавиться от них. Итак, излагаю без соблюдения какого-либо порядка: неясно, умел ли в действительности Андерхилл производить с помощью магии видения, звуки и все остальное, и даже вообще как понимать эту сцену с химерами, но я не сомневался, что и он сам, и девочка были уверены в его сверхъестественных возможностях и увиденное оказало, похоже, такое жуткое впечатление на девочку, что та ни разу не нарушила молчания; так или иначе, я никогда не встречал ни малейших намеков на то, чтобы имя Андерхилла упоминалось в связи с какими-либо скабрезными историями. Я не мог вспомнить дату смерти госпожи Андерхилл, но, как мне казалось, она умерла позже 1685 года, так что она, полагаю, проживала в доме в течение всего этого периода, хотя в дневнике она ни разу не упоминается, даже в той части рукописи, которую я только что прочитал. Должно быть, госпожа Андерхилл предпочла не вмешиваться, когда услышала дикие вопли девочки. Я стал понимать, насколько в Джозефе Торнтоне укоренилась скрупулезность настоящего ученого-исследователя, не позволившая ему скрыть существование и местонахождение дневника Андерхилла; но как большой моралист и даже просто человек он не мог не предостеречь своих читателей от ознакомления с рукописью и сделал ее поиск такой же трудной задачей, какой она оказалась для него самого.