Время шло. У противоположной стены стоял большой книжный шкаф, набитый книгами, но я оставил их без внимания, зная, что все они только разозлят меня. Я начал было всерьез подумывать о повторном налете на буфет со спиртными напитками, как в комнату вернулся преподобный Том в пасторском облачении, с чемоданчиком, обтянутым чем-то вроде белого вельвета. Похоже, он был теперь в ударе, взбодренный чем-то, имевшим место во время переодевания.
– Ну что, идем? – спросил он у меня, демонстрируя готовность движением и пожиманием плеч. Я выразил свое согласие: идем.
Как это всегда бывает по воскресеньям после трех часов, обеденный зал был пуст. Мы вошли в дом через кухню никем не замеченные, и я сразу же запер дверь, которая вела в прихожую. Пастор довольно деловито поставил чемоданчик на сервировочный стол, достал свои ризы, или как их там называют, плюс кое-какие другие аксессуары, облачился в них и вынул книгу.
– Вам повезло, что у меня нашлась вот эта книжица, – сказал он. – Не так уж часто к тебе обращаются с подобными просьбами, чтобы держать ее под рукой.
– Отлично. Можете начинать, как только у вас будет все готово.
– Ладно, понял. Я по-прежнему считаю, что все это чушь собачья, но тем не менее. О боже, – добавил он, отыскав в книге нужное место.
– Что случилось?
– Для такого дела полагается иметь святую воду.
– Разве у вас нет святой воды?
– Думаете, у меня ее целые запасы? Что бы я с ней делал? Не хранить же мне ее в доме, как портвейн, согласитесь. Одну минутку, здесь объясняется, как ее приготовить. Нам необходимо… Послушайте, ей-богу, неужели вам нужно, чтобы я разыгрывал этот спектакль? Для этого требуется…
– Если сказано про святую воду, давайте святую воду. Не будем топтаться на месте. Что вам нужно?
– А, черт. Ладно. Мне понадобится немного воды и немного соли.
Я принес из кухни полный кувшин и насыпал на тарелку немного соли из солонки на одном из обеденных столов.
– Очевидно, от нас для чего-то требуется вроде как очистить продукт. – Он наставил на соль указательный и средний палец и прочитал: – «Заклинаю тебя Господом нашим, Богом живым и святым, избавься от скверны, порождение земли, – здесь он сделал крестное знамение, – дабы могла ты очиститься от воздействия всех сатанинских сил во имя Адоная, который есть Господин ангелов и человеков…»
Я подошел к окну. Мне пришла в голову мысль еще раз поискать распятие, которое мне так и не удалось найти сегодня на рассвете, но я почти не сомневался, что, исполнив свое предназначение, оно вернулось к тому, кто дал его мне, и вместо этого стал ждать. Через пару минут очень тихий голос заговорил со мной – настолько тихий, что его можно было услышать, лишь стоя в нескольких футах от окна:
– Каковы твои намерения? Ты решил уничтожить меня?
Следя взглядом за пастором, я украдкой кивнул.
– Я укажу тебе путь, как обрести несметные богатства, ты сможешь брать любую из земных женщин себе в любовницы, у тебя будет вся слава, какую сулит война, и та, которую обещает мир, так что, прошу, оставь свои замыслы.
Я покачал головой.
– Я изгоняю все сатанинские чары и само семя зла, – читал пастор. – Я заклинаю их святою Церковью Христовой, пусть скуют их накрепко цепями и швырнут во тьму кромешную, где пребудут они до дня покаяния своего и воскресения, дабы не тревожить им слуг Господа нашего…
Когда тихий голос заговорил вновь, в нем звучал кроме мольбы еще и страх:
– Я стану ничем, ибо мне навсегда отказано в покаянии. Я стану бесполезным прахом до скончания века. Может ли поступать так один человек по отношению к другому? Вам хочется сыграть роль Господа, мистер Оллингтон? Но Господь, по крайней мере, проявил бы сострадание к тому, кто согрешил против него.
Я снова покачал головой. Мне очень хотелось сказать ему, насколько он заблуждается насчет этого последнего пункта.
– Я научу тебя спокойствию духа.
А вот это было уже заманчиво. Я повернулся спиной к пастору и уставился в окно, кусая с яростью губы. Я нарисовал себе картину: всю оставшуюся мне жизнь я не прислушиваюсь, не приглядываюсь к самому себе; не принуждаю себя, а искренне окунаюсь в поэзию, скульптуру, в свою работу, в общение с людьми; я не волочусь за женщинами; я не пью. Затем я подумал о девочке Тайлер, и девочке Дичфилд, и об Эми, и о тех, кто может оказаться следующей жертвой; лишившись лесного чудища, Андерхилл, конечно же, придумает какой-нибудь другой способ делать зло юным и беспомощным. Больше не требовалось аргументов, я ясно понимал – это мой долг, но впоследствии я не раз задавался вопросом: принятое решение продиктовано лишь тем, что посулы Андерхилла были неприемлемы в целом, или, может, все мы не так уж дорожим своей сутью и обещанные радикальные перемены, особенно направленные неоспоримо к лучшему, не обязательно покажутся нам неким самоуничтожением? Я покачал головой.
В другом конце комнаты пастор побрызгал водой на пол и продолжил:
– Во имя Отца и Сына и Святого Духа, а также пронзенным телом и кровью Иисуса Христа – символами жизни, принесенной в жертву, и семью подсвечниками, и тем, кто, подобен Сыну Человеческому, стоит в середине подсвечников, и под знаком и символом Его святого, кровью омытого и победу дарующего креста, я изгоняю тебя…
В эту секунду я услышал протяжный, замирающий вопль безумного ужаса, прозвучавший столь же тихо, но с удивительной отчетливостью. Он замер, будто оборвавшись. У меня мурашки бежали по коже.
Пастор поднял глаза:
– Прошу прощения, вы что-то сказали?
– Нет. Заканчивайте, пожалуйста.
– С вами все в порядке?
– Естественно, а что со мной может случиться? – сказал я свирепо. В последние дни он только и делал, что донимал меня всякими расспросами! – Долго еще?
– А, понял. Всего пара фраз. Посети, о Господи, эту комнату, мы взываем к Тебе, изгони из нее все тенета, расставленные врагом Твоим; да поселятся здесь ангелы Твои, дабы оберечь нас в мире, и уповаем на благословение Твое отныне и во веки веков чрез Господа нашего Иисуса Христа, аминь. Вот и все. Надеюсь, вы удовлетворены?
– В полной мере, благодарю вас. – Я рассудил, что все только что проделанное никак не повлияет на появление той рыжеволосой женщины на втором этаже, и остался доволен; я не вынашивал планов избавиться от этой робкой, ускользающей тени. – Итак, значит, все. Я отвезу вас домой.
Минуты через две, когда я забирался уже в кабину грузовичка, где ждал пастор, меня окликнул Рамон:
– Извинения, мистер Оллингтон…
– Что такое?
– Миссис Оллингтон хотеть видеть вас, мистер Оллингтон. В дом.
– Где именно? Где?
– Вниз под лестница. В кабинет.
– Спасибо.
Я сказал пастору, что задержусь на минутку. В конторке Джойс говорила с кем-то по телефону. Она извинилась в трубку, что ей нужно идти, и закончила разговор.
– Рамон передал мне, что у тебя какое-то дело ко мне.
– Морис, мне жаль, но я ухожу от тебя.
Я посмотрел в ее большие ясные голубые глаза, но наши взгляды не встретились: хотя она и смотрела в мою сторону, но совсем не на меня.
– Понятно. Есть какая-то особая причина?
– Просто я не могу так дальше жить. Я выдохлась, у меня нет больше сил. Мне уже опротивело все.