Но нить держала. Становясь все тоньше, она даже не прогибалась. Это сильно упрощает дело, подумалось Итерниру. Незыблемость нити под ногами вселила в него уверенность, и он все тверже ставил ногу, все меньше переживая.
Он успел заметить, что конец пути заметно приблизился, как почувствовал, что ногу ставить все больнее. Нить стала столь тонка, что резала ступню даже сквозь толстую кожу подметки. Итернир поморщился, но, решив терпеть, шел вперед.
А боль все усиливалась. Казалось, что он идет по лезвию ножа. Который становится все острее и острее. Стопа не желала становиться на нить, но и стоять на одной ноге было невозможно.
При очередном шаге показалось, что он почувствовал кожей нить под ногами. От неожиданности потерял равновесие, замахал руками, пытаясь вернуть все назад, завалился набок и рухнул вниз.
Мигом забылось, что он надежно привязан. Сердце прыгнуло в пятки, и, затаив дыхание, смотрел, как приближается туман облаков, превращаясь из мягкой перины в косматые полосы. А полет все длился и длился. Целую вечность он летел сквозь облака. Даже не чувствовал ветра, бьющего в лицо. Краем ускользающего сознания он ухватил меркнущий свет в глазах.
Сильный рывок, чуть не разорвавший пополам, вернул к жизни. Осознав способность видеть, он понял, что висит прямо под пеленой облаков, сильно раскачиваясь. Висит на тоненькой веревке, впившейся в бока.
В стороне утыкалась в пелену облаков лестница, а внизу расстилалась земля. Она казалась огромной. Поля, реки, зелень лесов, ничтожность городов. Все было далеким и нереальным. Края горизонта терялись вдали, лишь солнце виделось непривычно большим.
Но самым необычным было то, что он висел под самым брюхом облаков и совершенно один.
Один посреди неба.
Смесь странных чувств охватила его. Хотелось плакать и смеяться. Хотелось взмахнуть руками и взмыть в небо. Хотелось быть богом. И хотелось сжаться в маленький комочек, полный страха и собственной ничтожности.
Нерешительный рывок веревки вывел из этого странного состояния. Немного погодя, спутники вытянули его наверх, но он все еще видел перед собой далекие горизонты.
Придя в себя, вместо ответа на вопросы спутников он снял обувь и показал разрезанные, словно ножом подошвы. Хорошо, хоть собственные ноги не пострадали.
Удрученные, они глядели на тонкую нить, отделяющую их от небес. Именно теперь становилось понятно, почему жрецы говорили, что дальше пути нет. Тонкая нить рассечет любого, кто осмелится достичь неба.
- Может, - предложил Ригг, - еще один мост построим?
- Точно, - согласился Итернир, - прогуляемся еще разок перед носом у этих помешанных жрецов, подождем, пока тот мост не закончат, сопрем еще лесу у этого атамана всея небес. И вообще, по-моему, замечательная идея. А главное, быстро.
- А что ж делать-то? - посмотрел на него Ригг.
- Может быть, - произнес Кан-Тун, - вернемся к жрецам, как-то они же перелетели через ту пропасть. Может быть, и здесь?
- Нет, - покачал головой Ригг, - если бы могли, они бы тут-то не остались бы.
- Но все-таки... - не сдавался принц.
- Надо бы подошву чем-нибудь укрепить, - сказал вдруг Крын, а потом неуверенно добавил, почесав затылок, - наверна...
- Чем? - спросил Итернир.
- Да кто ж его, - искренне пожал плечами Крын, - тем, которое того... ну... выдержит. Може... этим?
Он указал на стальные наручи Ланса, что защищали его предплечья.
- Они же, небось, каленые? - спросил он.
Тот, глубоко задумавшись, кивнул. Потом расстегнул ремешки и снял их.
Крын осторожно взял их в свои руки, примерился. Повертел так, эдак, но изогнутые желобом стальные пластины мало напоминали подошву ботинка. Крын почесал вихрастый затылок, потом шумно поскреб бок.
- Спину почеши, - посоветовал Итернир, со знанием дела, говорят, способствует.
Крын никак не отреагировал, хотя остальные и улыбнулись. Затем положил на ступень новый топор, достал из мешка старый топорик, и снова стал примериваться.
Глаза Крына преобразились. Куда-то ушла безмятежность, но они не стали пустыми. Наоборот блеснули непривычным блеском. Только такие глаза и жили, жили, пока было дело, которое стоило делать. Дело, требующее мастера.
Очень осторожно и мягко он надавливал пальцами на пластину каленой стали, словно гончар, разминающий глину. Постепенно движения стали все увереннее, сильнее. Пальцы покраснели, и воздух над поверхностью стали поплыл дрожащим маревом, Видно было, что металл нешуточно разогрелся от нагрузки.
Он долго мял и гнул сталь упругих пластин своими могучими ладонями. Потом принялся выстукивать по ним обухом одного топора, положив их на обух другого. Все чаще стучал обух, все горячее становился металл.
- Отпустил... - потрясенно выговорил Ланс, но быстро вернул самообладание, - Отпустил закалку.
Но Крын, увлеченный делом, никак не отреагировал на такой исключительный случай.
В конце концов, когда солнце скрылось за горизонтом, окунув мир в безразличные сумерки, поглядев на искалеченный доспех, он заявил:
- Готово... вроде.
Пластины удалось чуть разогнуть, хотя изгиб все же оставался. Он сам прикрепил их ремешками к ботинкам Итернира, выпуклостью вверх.
Итернир неловко переступил, привыкая к необычности постановки стопы, и еще раз проверил надежность узла веревки. Взглянув вперед, вновь поразился, что не оставляет ощущение того, что облака - мягкая перина, хотя он и видел их изнанку.
Сосредоточенно ступил на нить. Идти было теперь неудобно. Чтобы не соскользнула сталь наручей, ступню приходилось ставить прямо, по линии нити, а не чуть наискось, как привык.
"Боги!": думалось ему: "Только бы не было ветра!". Шагал, следя за каждым шагом. Едва миновав половину пути, он почувствовал, что чуть приноровился к непривычной технике, но, сделав еще несколько шагов, с ужасом увидел, как соскальзывает наруч с левой ноги, и двумя половинками уносится, сверкая, вниз. Каленую сталь нить разрезала, словно пергамент. И еще он понял, что, если не пройдет в этот раз, путь будет завершен здесь.
Обливаясь потом, страшась, что шагнув, его разрежет как эту пластину, сделал шаг. Но обошлось, хотя и закусил губу от боли.
Правый наруч не последовал за своим собратом и от этого было только хуже. Едкий пот застилал глаза, руки дрожали крупной дрожью, но превозмогая боль, он шагал дальше, хромая. Ступая по-разному правой и левой ногой. Шел остервенело, одурев. Он шел, потому, что не мог не дойти. Должен был дойти. И когда нога ступила на уже широкую ступень по ту сторону, он не сразу осознал, что все позади. И невыносимое наслаждение доставила мысль, что можно поставить рядом две ноги и не размахивать руками.
Заляпав кровью из порезанной ступни белую поверхность ступени, он снял надоевший до одури наруч и привязал веревку к Лестнице, еще достаточно тонкой в этом месте. Привязал, чтобы спутники могли перебраться сюда.
24
Ригг натер рану какой-то мазью, сетуя, что не развести костер, а значит, нельзя зашить рану. Потом присыпал сухими толчеными листьями из аккуратного мешочка и туго перевязал ногу.
Здесь ступени были еще довольно узки, и спутникам пришлось, перекусив солониной, запасенной еще при строительстве моста, и, передохнув, отправиться в сгустившейся тьме наверх.
Как и раньше ступени становились все круче и уже. Трудно было ставить ногу и трудно было заставить сделать еще шаг. К тому же ледяной пронизывающий ветер бил в лицо, подталкивая в пропасть.
Шли всю ночь, преодолевая себя. Уже не чувствуя тяжести ног и крутизны подъема. Шли, чтобы не упасть.
Только когда забрезжил рассвет, ступени начали разглаживаться, и повеяло теплом. Успев только заметить, что в этот раз Лестница не превратилась ни в степь ни в лес, а расстелилась вокруг своим белым прозрачным камнем, они провалились в тяжелое забытье.
Опомнились к полудню. От белого камня Лестницы шло приятное тепло. И после ледяного ветра и узости ступеней не было лучшего наслаждения, чем лежать спиной на широкой поверхности, не заботясь о том, что любое движение может привести к падению.