Холодные руки взяли его под дряхлые локти.
Старик опустил сморщенные веки.
Вот и все.
Темнота.
Глава 3
Прямо сейчас
Растрепанные волосы, порванная простенькая ночная рубашка: молодая женщина стоит на коленях в снегу. Позади полыхает ее бедная деревянная изба. Слезы жгут саднящую кожу на щеке – след липкой фашисткой ладони все еще горит на лице.
Женщина кричит. Слов не слышно. Видно лишь, как синими дугами вздуваются жилы на ее бледной шее. Пятно бордового цвета расползается по снегу, почти касаясь ее голых коленей.
Остервенелое выражение лица и истошный крик – все это плывет в плавящемся от пожара зимнем воздухе.
Пятеро мужчин в фашистской форме наставляют на нее черные отливающие оранжевыми отблесками огня ствола винтовок.
Позади стоят люди, родные люди, жители этой деревни, бок о бок с которыми она выросла. Кто-то отворачивается. Кто-то плачет. Кто-то уже плетется прочь. Кто-то пялится на нее, как на диковинку. Все они мираж… всего лишь мираж.
По изображению плывут помехи – эта запись затерта почти до дыр, да и изменение файла не прошло бесследно.
На соседних экранах разыгрываются другие сюжеты. Некоторые тоже повреждены и то и дело прерываются помехами. На ближайшем экране идет еще одна история: двое инквизиторов тащат за руки молодую женщину. Она кричит, сопротивляется.
Женщина одета в дорогие ткани; ее волосы, судя по всему, были хорошо уложены под чепцом, но теперь светлые волнистые пряди выбились и липнут к вспотевшему лбу.
Женщина тянет руки к кому-то в дальнем углу комнаты.
Там, отвернувшись, стоит мужчина. Он крестится, а потом подносит к морщинистым, искусанным губам громоздкое распятие, что висит у него на шее.
На экране слева средних лет хирург оперирует безнадежно раненного солдата. Ветер воет, сотрясая стены военно-полевого госпиталя. Мигает слабый свет.
Мужская рука тянется к пульту управления. Одно нажатие крупного, жилистого пальца – и гаснет первый экран.
«Файл удален».
Второе нажатие – и вот уже нет средневековой женщины и ее престарелого мужа.
Третье – исчез перепачканный кровью халат хирурга.
Еще нажатие, еще одно – и наконец все экраны молчат. Черные глазницы мониторов отражают лишь красивое, скуластое лицо Сизифа.
«Файл удален».
Черный костюм сидит на нем отлично. Воротничок немного душит и натирает кожу. Сизиф всегда усмехается, когда чувствует это. Столько времени прошло, а ему все кажется, будто что-то может натирать его давно не существующую кожу.
Закончив удалять файлы, Сизиф откидывается на спинку стула. Он оглядывает свой кабинет, который так и не стал ему домом. На столе стоит чашка с недопитым кофе. Сизиф берет ее и выливает содержимое в цветочный горшок, стоящий тут же, возле кипы бумаг.
«Считай, это мой прощальный подарок», – говорит он растению, которое странно выделялось в стерильно-белой обстановке кабинета.
– Не будешь скучать по ним? – скрипучий, хорошо знакомый голос выводит Сизифа из размышлений.
Иуда. И как всегда не вовремя.
Иуда проходит в кабинет и плюхается на белый диван. Мягкие подушки послушно принимают его тело, выпустив прохладный воздух. Точно так же делали диванные подушки в доме бабушки Сизифа, когда он, еще мальчишкой, прыгал по ним.
Или нет… может, это была совсем не та бабушка, из какой-то совсем другой жизни?
– Не буду. А стучать тебя мама не учила? – отвечает Сизиф, не оборачиваясь.
Он что-то ищет среди бумаг на столе.
– Один из наших утверждал, будто помнит каждое лицо, – продолжает Иуда, довольно потирая руки. – Как родное, так сказать.
Сизиф усмехается.
– Ничего, это быстро проходит.
Маленькие серые глаза Иуды обшаривают кабинет и останавливаются на десятках благодарностей в пыльных рамках.
– Сколько же у тебя этих благодарственных грамот? – присвистнув, говорит он. – Заберешь с собой?
– Насколько я знаю, подтирать задницу мне там не понадобится. Так что можешь оставить себе.
Сизиф медлит, бросает взгляд на грамоты, а затем продолжает. Тихо. Больше для себя:
– Там, куда меня переводят, ничего не понадобится…
Он встает и ловит взглядом свое отражение в одном из черных, слепых экранов. Проводит рукой по подбородку. Пальцы колет двухдневная щетина… удивительно все-таки, как хорошо его подсознание помнит и воссоздает все эти мелочи.
– Даже это, – тихо говорит он, разглядывая свое лицо.