— Ты, Ар-Нель… знаешь… ты слишком нажимаешь, — заставил себя сказать Анну. — Ну да. Они, всё-таки, уже не волки. Это — жаль. Я их люблю. Я им сочувствую. Всей душой. Но…
— Но ты в них не веришь, — подытожил Ар-Нель. Голос — как обнажённое лезвие. — Ладно. Я надеюсь, что нас рассудят обстоятельства. Мы узнаем, кто прав, когда пойдём в бой.
Анну бросило в жар.
— Что ты сказал?! Кто — пойдёт в бой?!
— Мы, — повторил Ар-Нель просто и зевнул. — Мне хочется спать.
Анну чуть не задохнулся от смеси трудноописуемых чувств, из которых благодарность была вовсе не последним компонентом. Кажется, Ар-Нель это заметил — Анну показалось, что он услышал смешок.
— Я ухожу, — сказал Ар-Нель. — Поговорим потом. Когда у каждого из нас будут доказательства… гм… если они будут у каждого.
Ар-Нель ушёл спать, оставив Анну с уже привычной горячей болью в душе.
Разве он не верит? Но ведь любой вере есть предел, как и любым возможностям… Разве можно тащить в бой женщин? Это — как калек, тяжело раненых, почти убитых. Это — как тени боевых друзей за плечами. Пожалеть — да. Отблагодарить. Запретить презирать, запретить проклинать, запретить брезговать… Но тащить в бой?
Маленький Львёнок потащит свою Кору в бой? Любя — рискнёт ею? Сомнительно.
Анну заснул, когда уже начинало светать — и проснулся ни свет, ни заря. От шума — обычного шума в обычном военном лагере.
Львята ещё допивали отвратительный северный травник, а бойцы уже седлали коней. Две женщины дрались на палках под свист и смех остальных — и Анну, жмурясь от солнца и ещё не ушедшего тревожного сна, присел на подоконник, наблюдая за боем.
И вынудил себя признать, что они демонстрировали хорошую технику — а заметив Анну, принялись форсить, как новобранцы. Анну невольно улыбнулся — так они расстарались.
В комнату Львят вошёл Ар-Нель с чашкой в руке.
— Я принёс тебе чок, — сказал он со своей обычной миной — милой и раздражающей одновременно. — Ты плохо спал, Анну?
— Думал, — буркнул Анну, забрав из его рук чашку с приторным пойлом.
— О да, мой бедный друг, — кивнул Ар-Нель, даже не пытаясь изобразить сочувствие. — Думать — тяжело и вредно. Особенно — на лянчинской границе.
Элсу фыркнул, еле успев закрыть рот рукой. Кору беззвучно рассмеялась, как северянка. Ви-Э, сдерживая смешок, взглянула на Ар-Неля укоризненно.
— Ну и что из того? — сказал Эткуру хмуро. — Я тоже думал. И — да, из-за границы, из-за всего… И что?
— Не огорчайся, миленький, — сказала Ви-Э. — Ещё немного — и мы победим.
— Исключительно правильное расположение духа, моя дорогая, — кивнул Ар-Нель и вышел прежде, чем Анну успел ещё что-нибудь сказать.
Ещё немного? Ещё ничего и не начиналось!
Анну прошёл к конюшне между женщинами, обжигающими его взглядами. Они все были — лянчинки, военные трофеи, солдаты по духу, и они все были — прекрасны, эти смуглые демоницы. Анну не то, чтобы не верил — они смущали, раздражали его. Да, они, пожалуй, напоминали гуо. И Анну приказал выступать слишком резко — вообще слишком резко говорил с ними, как с волками, которые провинились в чём-то…
А они повиновались преданно и виновато, и к смущению Анну примешивался стыд. И он смотрел, как оруженосец Ника весело болтает с женщиной, одетой по-мужски, но с платком, повязанным вокруг пояса, а Юу из рода Л-Та слушает другую, с лицом в шрамах, о какой-то битве в Шаоя — смотрел и завидовал.
Анну завидовал северянам, которым было свободно и легко разговаривать с женщинами, вооружёнными, как бойцы. Северян это не смущало, не раздражало и не вызывало в них жалости и стыда. Они разговаривали с лянчинскими женщинами так же, как болтали со своими — с белокурыми и холодными красавицами Тай-Е. Никаких внутренних решёток и ворот у них не было, никаких замков, намертво запиравших душу — ничего им не надо было ломать.
Просто жили — и всё.
Зато волки не знали, как подступиться к пополнению. Бестелесные, правда, присоединились легко — а вот женщины… Анну видел, как его верный Хенту смотрит на красивую женщину с толстой косой на северный лад: женщина угощает жеребца кусочками хрустящего северного хлеба, а Хенту смотрит, кусает губы и пытается принять решение. То ли с ней заговорить, то ли подойти и обнять, то ли толкнуть в спину, чтобы обернулась, и ударить по лицу, чтобы опустила глаза…
Когда женщины вооружены — кажется, что против тебя. Когда они смеются — кажется, что над тобой. Анну понимал, что всё это — бред, вздор, но ровным счётом ничего не мог с собой поделать. Больно душе.
— Мы выступаем, Львёнок? — спросила высокая женщина с серебряными колечками в ушах.