Ева сидела на клетчатом покрывале рядом с мужем. Его физиономия выражала неколебимую уверенность в том, что все принадлежит ему, лишь ему одному: жена, дочь, этот вечер, море — все настоящее, прошлое и будущее.
Ева скользнула по Адаму наигранно равнодушным взглядом. Потом еще раз и еще. Она замечательно играла свою роль. Ему было бы не так муторно, играй она чуть хуже.
Когда Адам вылез из воды, Ева сидела одна. В той самой позе — подбородок на коленях, — с которой, как он считал, между ними все началось. Она не смотрела в его сторону, хотя он знал, что она замечает каждое его движение. Зато стоявшая от нее в двух шагах девочка смотрела на Адама во все глаза. И не собиралась скрывать своего интереса к нему. Адам, конечно же, понял, что это дочка Евы, хотя она едва ли была похожа на мать. У девочки было капризное выражение лица. Адаму вдруг показалось, что сейчас она подойдет к матери и скажет, указывая пальцем на него: «Купи мне эту игрушку!» И даже топнет ногой.
Когда Адам обернулся, уходя с пляжа, девочка на самом деле что-то говорила Еве. Теперь они обе смотрели в его сторону. Они показались ему в тот момент слишком похожими друг на Друга.
Адам уединился в своей зеленой резиденции с «Портретом Дориана Грея». Он любил читать Уайлда в оригинале, хотя говорил по-английски неважно — лень было насиловать память из-за такого пустячного занятия, как подыскивание слов. Он не понял ничего из прочитанного, кинул книжку под кровать и уставился в свой провисший от дождя потолок.
Вокруг него ошалело стрекотали цикады. В небе светили далекие звезды. Мир остался таким же невежественным и равнодушным к человеку, каким был всегда. Теперь Адама выводило из себя его равнодушие. Еще вчера утром мир казался ему объемным и осмысленным. Теперь он был плосок и примитивен. Как площадка для игры в теннис. И ему еще целый месяц томиться здесь. А потом?.. Это «потом» казалось ему листом грязной оберточной бумаги на мокрой мостовой.
Незаметно для себя он задремал. Проснулся от пустоты во всем теле. Нудно подташнивало. «Лечу в самолете, попавшем в болтанку», — подумал он и снова заснул.
…Раздался какой-то звук, и Адам встрепенулся. Где-то поблизости хрустнула ветка. Адам приподнялся на локтях и огляделся. Там, за шатром ореховых веток, все было блекло подсвечено бледным лунным светом. Снова раздался хруст. Адам вскочил и, повинуясь неосознанному инстинкту, бросился в ту сторону.
Ева стояла возле персикового деревца. Она была в чем-то белом и длинном. Адаму показалось, что он свихнулся. Но тут Ева протянула к нему руки и сказала:
— Слава Богу! Я попала туда, куда хотела попасть.
Он подхватил ее на руки и понес в свой шатер.
Она вся дрожала.
— Одежда в комнате. Я ведь не собиралась к тебе, Адам, — говорила она, свернувшись калачиком у него на груди. — Вечером я дала себе слово выкинуть все из головы. Но это какое-то колдовство. Ты не Адам, а Мефистофель.
Адам пребывал в приятном опьянении, разлившемся по его телу. Ему не хотелось ни говорить, ни шевелиться, ни что-либо чувствовать.
— Ты ведь не осуждаешь меня, правда? Я сама себя не узнаю. Еще вчера утром я бы не поверила, что на свете существует такое.
— Я тоже.
— Это от Бога.
— Наверное.
— Он добрый. Он щедрый. Только потом…
— Что потом?
— Он заставит расплатиться за все.
— Пускай. За это можно заплатить. Ева… Может, это любовь?
— Может…
Он расстегнул пуговицы на ее рубашке, достал упругую душистую грудь и жадно впился в нее губами, зубами, всем ртом.
— Ты для меня все на свете, Ева. Все, чем может быть женщина, — прошептал он, оторвавшись на короткий миг от ее груди.
— Я только сейчас поняла, что не была настоящей матерью. Ты слышишь меня? Я играла в нее. Адам, я хочу быть твоей матерью. Только тогда все это будет называться кровосмесительством. Но ведь мы и так чего только не натворили… Грехом больше, грехом меньше — какая разница?
Он вдруг крепко стиснул ее бедра и заставил вытянуть ноги. Потом стал поднимать рубашку. Когда ее прохладные груди соприкоснулись с его телом, он испустил стон. Ему показалось, кожа на его собственной груди истончилась и соски Евы теперь касались каких-то нервов. Сладкая судорога распространялась во все без исключения части тела. Даже в кончики мизинцев на ногах.
— Адам, — прошептала Ева, — мне стыдно, но я… я хотела бы попробовать с тобой по-всякому. Я испорченная, да?
— Ты очень чистая, Ева.
— Правда?
Он лишь улыбнулся ей в ответ. Он просунул руки между их телами и взял в ладони груди Евы. И снова ее соски прожгли ему кожу и, коснувшись оголившегося нерва, передали по нему наслаждение каждой клеточке его существа. Он замер на несколько секунд. Потом рывком оттолкнул от себя Еву и приподнялся над ней на вытянутых руках.