— Мур-Мурзик, неужели это ты? Узнала?
— Папа! — Я пришла в себя с мокрыми от слез щеками в его по-мужски жестких объятиях. — Папуля, милый, как же мне тебя не хватало! — Мои губы дрожали.
— Ну-ну, Мурзилка. Ты стала уж больно красивая и такая большая. Может, потолкуем о том о сем? — Он взял меня под руку и заглянул в глаза. — Я в двух шагах отсюда живу. Совсем один, если не считать глупого Гошки и драной Антошки. Зайдем?
Елка вспыхнула огнями, едва я успела снять в прихожей ботинки. На ее верхней ветке сидел большой белый попугай и твердил как заезженная пластинка: «С Новым годом, с Новым годом, с Новым годом…» Отец уже успел нацепить белую бороду и красный колпак. Он крутил ручку шарманки и пел «В лесу родилась елочка». Это был настоящий праздник. Увы, он запоздал лет на десять.
Потом отец угощал меня черной икрой, пирожными «картошка» и апельсинами. Надел на безымянный палец тонкое золотое колечко с жемчужиной. Целовал в ладони, волосы, шею. Мы оба забыли о таком понятии, как время. Я первая вспомнила про часы. Они показывали половину десятого. Я с ужасом подумала о маме. Еще бы: она привыкла, что я отчитываюсь перед ней за каждую потраченную лично на себя минуту.
— Мур-Мурзик, я быстро доставлю тебя домой.
— Мне так не хочется домой, папуля.
— Но что же нам придумать? Мама не согласится, чтоб ты встречала Новый год со мной.
— Да… Мне так уныло дома, папочка.
— Не преувеличивай. Вчера ты была очень веселая, позавчера тоже.
— Откуда ты знаешь? — изумилась я.
— Догадался. — Он весело мне подмигнул. — Мама такая молодая и красивая. Я рад за нее.
По его лицу трудно было определить, так ли это на самом деле: он всегда носил маску «У-меня-все-в-порядке».
— Да, но… понимаешь, она встречается с теми, кто моложе ее. Это… это как-то ненормально.
— Ты считаешь?
— Так считают все.
Я смутилась почему-то и опустила глаза.
Отец усмехнулся.
— Все… Ну да, я и забыл про такую серьезную штуку, как общественное мнение. Мурзик, а ты никогда не спрашивала себя, из людей какого рода состоит общество, которое формирует это мнение?
Я покачала головой.
— Задумайся, Мурзик. Тогда ты поймешь, что это самый средний, то есть посредственный уровень. Троечники, понимаешь? Они всегда втайне завидуют отличникам и отпетым двоечникам. Ты наблюдала?
— Да, папа. Мне многие завидуют в школе. Даже подруги.
— Я так и знал. А все потому, что ты учишься на одни пятерки. Угадал?
Я молча кивнула.
— Мама тоже особенная. Никогда не слушай, что говорят про нее троечники. Ладно?
Он уже держал в руках мою дубленку, и я послушно засунула руки в рукава.
— Я не скажу, что была у тебя.
— Думаешь, так будет лучше? — На мгновение маска спала с его лица. Под ней оказались грустно отвисшие щеки и растерянные глаза. — Мой Мур-Мурзик, ложь никогда не считалась христианской добродетелью.
— Но мне тогде не жить дома.
— Я, конечно, не подбиваю тебя на авантюру, но знай: моя квартира в любое время суток в твоем полном распоряжении. Считай, она твоя. У меня есть где бросить шинель и папаху. — Отец достал из кармана связку ключей и позвенел ими над моим левым ухом. — К счастью, в русских женщинах заложен большой запас материнской нежности.
— Ты совсем не изменился…
— Спасибо, Мурлыка. Только это не так. Может, скажем маме правду? Готов подтвердить это своим присутствием.
По пути отец купил шампанского и букет гвоздик. Он с напускной отвагой нажал на кнопку звонка. Упреки в свой адрес он сносил не просто стоически, но и с задорной легкостью. Новый год мы встретили с мамой в обнимку и в слезах. Отец ушел до боя курантов.
На следующий день мама сама предложила мне навестить отца. Увы, я знала, она делает это не из христианского милосердия, а потому, что ей нужно с кем-то потрахаться. В ту пору физиология казалась мне грязной изнанкой жизни. Сознание того, что все это существует рядом со мной, здорово омрачало праздники и мое общение с отцом.