Невольно улыбнувшись, она прошептала: «Да, я вряд ли теперь похожа на ангела… Фурия. Горгона Медуза…»
И ведь к Гоги-то он пошел из-за нее. Чтобы ей жилось спокойно. Он ведь все делал ради нее… Какое же она имела право не простить ему такой мелочи?
Да и Дашку жаль. Она ведь только слепое орудие. А тоже — дитя Божье…
Они все дети Бога.
Теперь она знала, что делать.
Лиза бросилась к телефону. Сначала никто долго не отвечал, а потом звонок сбросили… Она снова набрала номер. На этот раз она услышала его голос: «Добрый день, вечер, утро, ночь… Я никак не могу с вами в данный момент поговорить. Оставьте ваше сообщение и координаты, я свяжусь с вами сразу, как только освобожусь…»
Она дождалась звукового сигнала и сказала:
— Мишка, ты меня сможешь простить? Я тебя простила… Я тебя люблю. Возвращайся, Мишка. Пожалуйста, возвращайся…
Сомов приехал вместе с милицией.
— И в чем дело? — спросил он Костика.
— Уже час они не выходят, — ответил тот.
Сомов презрительно улыбнулся:
— Так выведи их оттуда… Это теперь частное владение. С сегодняшнего дня… Так что действуют они незаконно…
— Слушай, — не выдержал этого снисходительного тона Костик. — Иди, попробуй с ними поговорить сам… Они же молчат. И не двигаются… Ты чего думаешь, мы не пытались? И угрожали им, и уговаривали… Молчат. Как танки.
Сомов нарочито вздохнул. Похоже, прав был Гоги. Он связался с полными идиотами.
Резко рванул дверь. На всякий случай кивнул коренастому майору. Кто их знает, что там у них на уме?
Когда он оказался внутри, чуть не рассмеялся. Компания подобралась еще та… И чего эти придурки растерялись? Старый священник, несколько баб, куча детей-дебилов да довольно щуплый парень… Их всех на руках можно было отсюда вынести. За ворота — и, что называется, гоу хоум…
— Та-а-ак, — сказал он, оглядывая собравшихся бунтарей долгим, специальным взглядом. — В чем дело?
— В том, что мы считаем притязания на это место противозаконными, — вздернув подбородок, сказала женщина, которая сидела посередине. Ему эта баба сразу не понравилась. Во-первых, ее взгляд. Этакий нагловатый. Прямо в глаза… И никакого пиетета. Может, она еще не поняла, кого она осмелилась побеспокоить?
— Вам документ показать? — спросил он, сдерживая раздражение. — Сейчас…
— Дело не в вашем дурацком документе, — продолжила она, все так же рассматривая его. — И так понятно, что раньше надо было «соответствовать идеологии», а теперь — соответствовать денежному статусу… Я даже могу предположить, зачем вам это нужно… Скажем, если человек — только тень… Вы вообще читали эту сказку про Тень?
Она явно издевалась над ним. Кончики ее губ поползли вверх, сложились в насмешливую улыбку.
— Читал, — хмуро кивнул он. — Что вы себе позволяете? Оскорбляете должностное лицо…
— А что, просто лица оскорблять можно? — не унималась она. — Вы оскорбляете меня. Этих детей… Других людей, которые приходят сюда. Наконец, вы оскорбляете батюшку… То есть вам можно, а мне — нельзя? Я же не являюсь к вам устроить в вашей спальне казино…
Остальные молчали, и он стал адресоваться к ним. Что толку разговаривать с бабой, которая на каждый его довод находит ответ? Он чувствовал, что она относится к нему с презрением, и ей глубоко наплевать на статус. Ей вообще на все это наплевать. Есть вот такие люди — они считают тебя шелухой от семечек… Он, правда, до этого момента с такими не встречался. И ведь подумать только — кто она такая? Кто она, чтобы так вот смотреть и так разговаривать с ним? Никто… Как раз она и есть шелуха…
— Вы бы пожалели детей, — миролюбиво сказал он священнику. — Ведь милиция здесь. Надо будет — ОМОН вызовем. Если не уйдете…
— А еще там братва, — почти весело встряла снова невыносимая баба. — Вот так борется государство с женщинами и детьми… Всеми подручными способами… Или государство все-таки — не вы?
Он бы охотно дал ей по морде. Но завтра желтая пресса раззвонит по всему миру, что он, господин Сомов, доверенное лицо самого, черт возьми… Так вот, что он ударил эту дрянь. Конечно, все равно обольют грязью… Они же как мальчики для битья.
— Если через пять минут вы отсюда не выйдете, — холодно проговорил он. — Так вот, если через пять минут помещение не будет освобождено, нам придется применить санкции… И тогда я умываю руки. Эти дети пострадают по вашей вине…
Он вышел, стараясь всей своей спиной показать им — и в первую очередь этой стерве — разницу между ним и ими.
— А вам не страшно? — весело поинтересовалась она. Он остановился.
— Чего? — переспросил, полуобернувшись.
— Вы же у Бога отбираете, — сказала она. — Конечно, можно в Него не верить… Но Ему наплевать, верите вы в него или нет. Он так и так есть. И ответ-то держать придется именно вам. Вряд ли вашим делишкам послужит оправданием ваш дебильный атеизм…
Он сжал челюсти. Ему так отчаянно захотелось ее уничтожить, прямо теперь… Даже странно, что именно она вызывает в нем больше всего ненависти.
— Да пошла ты… — пробормотал он сквозь зубы. — Ждем пять минут. Потом входите…
«Что мне делать? Что мне делать. Господи?»
Она почувствовала, как его ладонь мягко легла на ее руку.
— Анна, — сказал он. — Я знаю, что тебя сейчас трудно успокоить…
— Да, Даниил, — прошептала она, благодарно сжимая его руку. — Как ты думаешь, что для Бога важнее? Дети или храм?
— Анна, они не пойдут на крайние меры!
— Они пойдут, Даниил, — вздохнула она. — Вот для них важнее дом… То есть не дом. Помещение… Ради этого они ни перед чем не остановятся… Знаешь, когда-то давно одного человека убили за триста рублей… Они очень любят мелочь, Даниил! Се-реб-реники…
В ее глазах появилась отчаянная решимость.
— А если нам вывести детей, а самим остаться?
— Нас уже не пустят назад, — вздохнула она. — И я не хочу рисковать чьей-то жизнью… Богу ведь нужны мы. Он-то не любит… деньги.
Она встала.
— Как вы думаете, батюшка?
— Я думаю, что храм можно построить…
— Получается, что мы снова проиграли? — выкрикнула она с болью. — Получается, что они всегда выигрывают? Но почему?
— Мы выиграли, Анна… Они получат свое. Дай лишь время… Когда каждый показывает свое истинное лицо, уже не остается сомнений…
— В чем? В том, что их маски фальшивы?
— Ты же сорвала эту маску.
Она молчала. Сжав руки в кулаки, запрокинув лицо, точно ждала ответа. Или — лестницы, по которой наконец-то сможет уйти отсюда?
«Если этот мир нас не заслуживает…»
А мы сами? Разве мы его заслуживаем? Разве это мы сделали его таким — захлебывающимся от собственной тошноты?
Она больше не хочет здесь жить. Это место вообще становится все меньше пригодно для жизни… Принять их правила игры? Или дать себя убить, а потом сверху, с самой высокой ступеньки лестницы, смотреть туда, на сброшенное тело на железнодорожных рельсах?
Оглянувшись, она увидела направленные на нее глаза — все смотрели именно на нее, как будто от нее что-то зависело. Точно именно она должна была дать ответ…
Она постаралась ободряюще улыбнуться. Что ж, отец Алексей прав… Храм можно построить. Настоящий, с белыми стенами и высоким золотым куполом. С лестницей, ведущей туда, и когда поднимаешься, кажется, что ты поднимаешься в небо…
Главное — чтобы дети остались. И еще — главное, чтобы было кому в этот храм приходить.
Она встала и сказала:
— Что ж, пошли… В конце концов, мы-то пока живы. И еще неизвестно, на чьей стороне сила…
Она хотела выйти первой, но Даниил встал рядом. Молча. Где-то вдалеке загудел поезд — откуда он вообще тут взялся, подумала она, удивляясь. Как странно…
Снова скрылось солнце, начался дождь. Ей казалось, что это плачет небо. А вдруг она что-то делает неправильно? И на самом деле ей надо тут остаться?