– Артур? Вы все же приехали? Надеюсь, не так долго добирались? Ну заходите, заходите. Алиса Федоровна, плесните-ка нам коньячку!
Коньяк оказался армянским, и лимон к нему был нарезан толстенными ломтями и зачем-то посолен. Однако Артур протестовать не стал, скривился только мысленно.
– Ну, что вас интересует, юноша? Мы многого в свое время натерпелись от разных структур, я вообще предпочитаю не говорить на эту тему... Но вы меня чем-то убедили, даже не знаю. И сейчас убеждаете, этим своим невинным взглядом. Спрашивайте – отвечу!
Артур, насколько мог, туманно и кратко обрисовал ситуацию.
– Хм, – задумчиво сказал Павел Алексеевич, именно так звали последнего активного сновидца. – Честно говоря, я впервые сталкиваюсь с подобным. Ну, то есть, наши люди видели, конечно, своих двойников, но урывками, мельком, как в тумане... Но чтобы постоянно, ярко, да еще и с двойником другого человека вместе... Такого не встречал. Хотя, конечно, такие случаи описаны в литературе очень подробно, и теорий на этот счет существует немало. Ну, хотя бы начать с самой популярной в психологии – традиционно считается, что все персонажи нашего сна – эта мы сами, и уж тем более – наши двойники.
– Проекции, – машинально сказал Артур. Просто вдруг пришло в голову.
– Ну, проекции – немного другое, это всего лишь продукт деятельности мозга, иногда вообще «левый», часто просто фон. А вот именно ярко осознаваемые персонажи сна – это наши личные воплощения, перевернутые субличности, которые пытаются намекнуть нам на некие «толстые» обстоятельства. Однако, кроме таких классических раскладов, есть и другие.
– Какие? – спросил Артур.
Он сидел хмурый, сцепив руки на коленях, во рту сохранился отвратительный сивушный вкус. Редактор же непринужденно пил и курил, коньяк убывал, кабинет наполнялся дымом.
– В литературе двойник воплощает желания или инстинкты, которые были вытеснены субъектом как несовместимые с моральными и социальными ценностями, с его «приятными и приличными» представлениями о самом себе.
Артур поневоле распахнул глаза, услышав, как гладко, шелково, музыкально-привычно полилась сложная речь из уст «колобка». Этого он никак не ожидал. Он почему-то был настроен на косноязычие, на бред, на примитив... И в который раз проклял свое высокомерие.
– Нередко двойник «питается» за счет протагониста, по мере его увядания становясь все более самоуверенным и как бы занимая его место в мире. Один из первых таких двойников в европейской литературе – Джеральдина, теневая сторона идеализированной Кристабели в одноименной поэме Кольриджа, написанной в 1797 году. Доппельгангеры, а именно так принято называть двойников, не раз появляются у Гофмана, от которого тема мистического, часто демонического двойничества перекочевала в произведения русских классиков – Пушкина, Одоевского, Гоголя и Достоевского, куда же мы без него... Западные, особенно английские, романисты тоже были без ума от этой идеи – Эдгар По, Диккенс, Стивенсон – вспомните Джекила и Хайда! Многие повести о двойниках, чтобы подчеркнуть их внутреннее родство, делают их близкими родственниками либо фиксируют смутное эротическое притяжение между двумя «половинками». В эпоху модернизма тема двойничества обрела второе рождение – да я даже могу для вас составить список литературы, если заинтересовало... И, конечно, говоря о двойниках, нельзя не упомянуть старину Зигмунда. Преинтересный, кстати, был субъект, вы знаете, что зависимость от морфия он лечил кокаином? Я вообще не любитель Фрейда, но кое в чем он до сих пор – краеугольный камень, что делать! Так вот, Фрейд считал, что двойник – это нарциссическая проекция субъекта, препятствующая формированию отношений с лицами противоположного пола...
Артур почувствовал, что лицо у него запылало.
Редактор стрельнул глазами.
– Сексуальная подоплека вас очень интересует, как я посмотрю? Или вы склонны к нарциссизму?
– Может быть, – севшим голосом ответил Артур.
– Ну, значит, это вам хорошая будет почва для размышлений... Есть и еще одна сторона. В фантастических романах двойник, доппельгангер – это оборотень, способный с высокой точностью воспроизводить облик, поведение (а иногда и психику) того, кого он копирует. В своем естественном облике доппельгангер выглядит как человекоподобная фигура, вылепленная из глины, со смазанными чертами. Впрочем, в этом состоянии его редко можно увидеть: доппельгангер предпочитает маскироваться, понимая, какую ненависть вызывают его способности.
– Голем?
– Ну, как одна из вариаций. Своеобразный голем, да.
– А как вы сами оцениваете синдром двойников?..
Павел Алексеевич задумчиво пожевал лимон.
– Трудно сказать... Никто из нас не хочет быть один. Но... фактически мы всегда наедине с собой, это ничем не заглушить. Это тоска по глобальному информационно-энергетическому полю, откуда мы пришли и куда неизбежно вернемся, потеряв все то, что называется личностью. И, может быть, сны – только усилия нашей души по сохранению какой-то целостности. Зачем нам все эти таинственные практики? Зачем мы занимались осознанными сновидениями? Мы тоже пытались вернуться к этому полю. Сон – лучший вариант. В смерти теряется личность, «Я» не играет роли. А во сне оно имеет колоссальное значение. И одновременно это то же самое стремление обратно, к воссоединению прерванных цепей. Интернет в данном контексте, кстати – то же самое. Понимаете, о чем я?
– Да, – сказал Артур.
– Ну вот и все, я дам вам список литературы, в том числе по психологии. Суть наших практик почти вся изложена на сайте, мы ничего не скрываем. Практиковаться, к сожалению, мы уже не собираемся, предложить вам этого не могу. Да вы и без меня неплохо практикуетесь, не так ли? Артур, а вы не подвезете меня в центр? А то нам, безлошадным, отсюда выезжать – целая эпопея каждый раз...
– Подвезу, – кивнул Артур.
Молча он наблюдал, как редактор прощался с Алисой, долго заматывал красный шарф, искал кепку, запахивал маргиналистский бушлат, потом осторожно спускался по обколотым ступенькам высокого старомодного крыльца пристроя. И почему-то в эту минуту смертельно завидовал ему – с его брюшком, лысиной, дешевым бушлатом, старомодными ботинками, ясным умом и железобетонным собственным мнением.
Он персонаж не Булгакова, подумал Артур, высадив редактора на названной им улице. Он персонаж скорее Стругацких. Какая-нибудь «Хромая судьба».
Список литературы был аккуратно сложен вчетверо и засунут в кожаный артуров молескин.
***
Артур не был бы Артуром, если бы, едва расставшись с Павлом Алексеевичем, не направился в библиотеку.
Можно было, конечно, отыскать книги в сети, однако ассистент питал даже ему самому плохо понятную, вовсе несовременную слабость к бумажным книгам. На него все производило впечатление: оформление обложки, толщина и структура бумаги, выбранный типографом шрифт, рисунки, предисловия и послесловия, справочные сноски; он помнил фамилии многих переводчиков и даже литературных редакторов, не говоря уж об особенностях, историях и сериях самих издательств. Ему казалось, в вещественных книгах заключен особый дух. Они несли энергетику всех людей, приложивших руку к их созданию: от самого автора до издательского корректора, от типографского переплетчика до библиотекаря – и всех тех, кто книгу читал.
Вообще, Артур обожал книги и теперь только радовался этой линии своеобразного расследования.
В центре его внимания, – как, впрочем, и в центре внимания Павла Алексеевича, судя по жирной красной линии под названиями нескольких книг, – конечно, находились труды Стивена Лабержа.
Лаберж был абсолютно убежден: человек вполне способен достичь состояния, при котором осознает, что видит сон, и может контролировать ход его течения. И, судя по всему, Лабержа нельзя было обвинять в необоснованном романтизме, так как был он одновременно психофизиологом, математиком, химиком, физиком и фармакологом.