На последних страницах нашлась еще пара-тройка общих фото – совсем нечетких, выцветших. Лиц было толком не видно, все изображенные в цивильной одежде, женщин ни одной. Фон у каждой фотографии тоже был тривиальный – либо фасады зданий с традиционной расстановкой участников на лестнице перед парадным входом, либо же помещения, уже не разглядеть толком, какие именно.
– Может, уже пора идти? – ноющим голосом спросил Имс.
Почему-то ему казалось, что они уже нашли все, что должны были найти.
Артур после обнаружения снимка с гестаповцами как одеревенел, все так же стоял, сжав зубы, желваки ходили по щекам.
Молча кивнул, соглашаясь.
На лестнице никого не было, царила полнейшая, какая-то ненатуральная тишина. Еще через несколько минут Имс понял, что не слышит даже своих шагов, не слышит вообще ничего, кроме навязчивого гула, интенсивность которого все нарастала, все больше давила на уши.
Он успел только крепко схватить Артура за руку, когда навалилась темнота.
Впрочем, пришли в себя они быстро и одновременно – снова на своих лежаках в лаборатории Юсуфа.
– Ну как? – спросил тот, воодушевленно блестя глазами.
– Кошмар, – сказал Артур.
– Порнуха, – буркнул Имс.
Юсуф пытливо посмотрел на каждого из них и предложил:
– А не искупаться ли нам?
Артур кивнул, Имс тоже не стал отказываться. Вот сейчас хотелось нормальности, обычной реальной жизни – с блестящей палубой, солнечными бликами на поверхности моря, каплями пота на носу и холодными запотевшими бокалами с мохито.
Юсуф кивнул и нажал кнопку коммутатора.
Не объясняясь, молчаливо решили отложить все выяснения на потом.
Яркий солнечный свет в распахнувшейся двери наружу был как белое пламя, на мгновенье ослепив и скрыв за собой очертания всех предметов.
***
Господи, благослови богатство, думал Имс. Вот именно это было сейчас очень нужно – нежась, валяться на пушистом полотенце, расстеленном прямо на теплых досках палубы, дышать запахом горячего дерева, еще сохранившего память о смоле, чувствовать, как по коже, от груди вниз, по ребру одна за другой стекают капельки пота. Нечаянно касаться лежащего рядом Артура – то рукой, то ногой. Належаться на палящем солнце до звона в ушах, чтобы потом со всей дури рухнуть с верхних ступенек трапа в море и чтобы сердце зашлось заполошно от ледяной по контрасту с разгоряченной кожей воды.
Имс чувствовал, что как-то подустал от всей этой мутоты. Еще накануне вечером, повалившись в кровать, поймал себя на легком раздражении, еще робком, незаметном. Но сегодня – это уж было чересчур. Да еще и Артур! Парня явно перекосило после пробуждения в юсуфовой лаборатории, и Имс предполагал, да что там, был почти стопроцентно уверен, почему. Он сразу заметил, как изменилось поведение Артура, сразу после того как они нашли тот затертый альбом со старинными фотографиями. Артура как подменили – моментально схлынуло азартное возбуждение, бурлившее в нем еще с того первого общего сна. Его как будто оглушили – по крайней мере, именно такое впечатление сложилось у Имса. Артур словно вляпался в гигантскую лужу рвоты, на лице проступило такое омерзение, что казалось, еще немного, и Артур не выдержит, выбежит за дверь, чтобы проблеваться уже самому.
Конечно, весь интерес к «расследованию» словно корова языком слизнула. Проснувшись, Артур молча ушел в каюту, вышел оттуда переодетым в ярко-красные спортивные плавки (в другое время Имс не упустил бы возможности ознакомиться с ними поближе), натянул на лицо узкие очки для плавания и, не медля ни минуты, ухнул прямо с борта в воду.
Имс следом не полез, наоборот, наплевав на лежаки и прочие удобства, устроил себе лежбище из полотенец, отдал стюарду подробные инструкции по поводу выпивки, и возлег.
Артура носило по волнам минут сорок, не меньше. Имс, прищурившись и приподняв солнечные очки, наблюдал, как тот, наконец, выбрался из воды, небрежно обтерся полотенцем и устало сел рядом.
– Мохито? Ром-кола? Пинья-колада? – обслуга на юсуфовой яхте была вышколена так, что Имс бы не удивился, если бы узнал, что прежде все эти ребята служили при дворе Ее Величества.
– Водки, – сказал Артур, нахмурившись на солнце. – Ледяной водки, рюмку, соленых огурцов.
– Нет у них соленых огурцов, – сказал не понаслышке знакомый с русским укладом Имс. – Только маринованные.
– Плевать, пусть будут маринованные, – махнул рукой Артур и откинулся навзничь.
– Икры? – спросил стюард с абсолютно непроницаемым лицом.
Имс только рукой махнул, отказываясь, и сделал знак повторить – еще одну порцию виски.
Артур прикрыл голову полотенцем, общаться явно не хотел. Когда стюард притащил бутылку «Абсолюта», Артур снова сел, в полном молчании сам налил себе тягучей прозрачной водки, выпил махом, с хрустом разгрыз маринованный корнишон из хрустальной вазочки.
Имс наблюдал за всем этим искоса, вроде бы индифферентно, но уже слегка бесясь внутри. Да, он понял, что Артура колбасит после того, как он узнал, что дедок был фашистом. Да, Имс, как и любой цивилизованный человек, воспитанный в британской традиции, не переносил фашизм как идеологию и фашистов как личностей. Да, он считал, что умение хорошо разбираться в истории крайне необходимо любому интеллигентному человеку. Но! Ухитриться довести себя чуть ли не до нервного срыва, увидев пару фотографий в каком-то паршивом альбоме, это надо уметь!
Имс не одобрял поведения Артура, ведь это все дела уже довольно отдаленного прошлого, да и не имеющие к ним никакого отношения, да еще и во сне – ну как так можно! Артур реагировал так, будто не далее как вчера вернулся с фронтов Второй мировой, так, будто у него личные счеты – слишком уж болезненно, глубоко, надрывно.
Вот Имс вел бы себя так только в одном-единственном случае – если бы это касалось его лично. Да и тут бы, скорее всего, сохранил бы хладнокровие: знал за собой умение держать себя в руках при любых положениях, за всю свою жизнь, срываясь – прежде позволял себе сорваться. И вот тут уже не стеснялся и не страшился ничего, внутренне разрешив себе переступить через мораль и запреты.
Артур, выпив еще пару-тройку рюмок, без особенных перерывов, вроде бы успокаивался: опять улегся, завозился рядом, расправляя полотенце, вот теперь как раз и касался Имса прохладной после долгого плавания кожей.
Имса разморило. Виски, усталость – вот удивительно, откуда? Вроде бы они спали все время, а казалось – как будто это все случилось на самом деле: и слежка, и превращение в бабу, и охуенный секс, хотя и странный до ужаса, а потом вся эта эпопея с обыском. Как будто он не лежал во сне на кушетке под наблюдением Юсуфа, а на самом деле проделывал все это в реальности – и зверски вымотался.
Под веками мельтешили красные и желтые пятна, постепенно бледнея, наливаясь тенью, меняясь на темноту.
***
Имс сидел за рулем – странным, тонким и непривычно большим. Ветер дул прямо в лицо, аэродинамические характеристики тачки были ни к черту, впрочем, как и лобовое стекло: почему-то состоявшее из двух половинок.
Еще было странно, что все вокруг, включая собственные пальцы на руле, было будто обесцвеченным. Хотя нет, не так – все вокруг было на самом деле цветным – только цвет был один и то же, все оттенки шоколада, от белого до густо-коричневого. Сепия, приемчики фотографов начала двадцатого века, подумал Имс.
Из динамиков несся звонкий мурлыкающий голос, как карамель, катавший на языке французские слова. Имс снова охватило сильнейшее чувство дежавю: совершенно точно он помнил и старинный кабриолет, и ветер в лицо, и задиристый, чуть надтреснутый голос этой кудрявой француженки, и Артура, сидевшего рядом, с широченной улыбкой от уха до уха, с ямочками на щеках и закрытыми глазами, придерживавшего шляпу, чтобы не слетела с головы.