Рубашки у карт были странные – с черно-белой фотографией какой-то женщины… Артур поднял одну и пригляделся – да, точно, Эдит Пиаф. А вот джокер оказался еще интереснее – на плотной желтоватой бумаге красовался изогнувшийся черный кот с издевательски оскаленной красной пастью и в шипастом ошейнике.
Но Артур совершенно зря отвлекся от поля битвы – кот от защиты быстро перешел к атаке, и теперь предметы летели в сторону Имса, как из пулемета, причем из разных углов комнаты – кот метался от шкафов к карнизу, с карниза прыгал на люстру, с люстры – снова на шкафы, а откуда брался град разнообразных вещей – вообще было непонятно, квартира эта была изучена Артуром вдоль и поперек, и ничего из того, что неслось сейчас в Имса, он не узнавал.
Здесь были рыжие и черно-белые ретро-открытки из разных мест и такие же старые фотографии, пустая бутылка из-под виски с британской этикеткой, виниловые пластинки, в дополнение к которым с угла одного из шкафов с глухим грохотом обрушился граммофон; из-за карниза упала и разлетелась листопадом пачка долларов, потом оттуда же посыпались игральные фишки, дальше вообще пошла чертовщина – откуда-то молнией прилетело почерневшее деревянное распятие, явно католическое и очень старое, в паре с ним – такие же старые четки, потом в ход пошел артуровский глок, с того памятного вечера преспокойно лежавший в тумбочке в другой комнате, а затем Имсу метнулась в лицо и накрыла его с головой какая-то синяя тряпка… Люстра брызнула осколками, потом послышался звон разбитого окна, и Мерлин черной молнией вынесся на балкон, испуская злой высокий вой.
Имс опустился на пол и стянул с лица тряпку.
Бедная люстра над его головой продолжала раскачиваться по широкой амплитуде, делая почти полный круг. Комната выглядела так, словно в ней только что взорвалась лавка старьевщика.
– Знаешь, – сказал Имс, и невозможно было понять его интонацию. – А ведь я уже видел эту вещь.
Он держал в руках синюю ткань и пристально ее рассматривал. Ткань, как оказалось, имела вполне четкую форму и практическое назначение.
– Это же пиджак Пола, – почти безжизненно резюмировал Имс.
Артур внезапно почувствовал, как к горлу подкатывает истерический хохот. Он наклонился и поднял с пола незамеченный раньше среди пестрой груды маленький блестящий предмет.
– А это – ошейник Мерлина. Тот самый ошейник, Имс.
Имс посмотрел на пиджак и ошейник и бессильно откинулся на сиденье сзади стоявшего кресла.
– Вот же мерзавец, – сказал он.
Искать Мерлина дальше Имс не пошел – видать, ему хватило эмоций.
– Он у Эльвиры, наверное, – выдвинул догадку Артур. Он был почти уверен в этом.
Имс махнул рукой и прошел на кухню. Достал из бара виски, разлил по стаканам, молча пододвинул Артуру.
– Тебе уже ничего не удивляет, как я посмотрю, Арти?
– Имс, ну это же ты был уверен, что тебе удастся добиться правды! Ну вот, добился… А если бы ты схватил Мерлина… и обнаружил, что душишь голубоглазого брюнета? Я не думаю, что тебе хочется выяснять отношения с Бессуном, он мне вовсе не показался кротким парнем!
Имс нервозно содрогнулся, очевидно, представив Пола в ярости.
– Так к Эльвире не пойдешь?
– Что-то не хочется, – промямлил Имс. – Что ты там говорил про отражение в зеркале? Надо сначала запастись святой водой.
– Может, все же одну ночь нам удастся поспать нормальным, здоровым сном, чтобы завтра все хорошенько обдумать? – спросил Артур, хотя даже скорее не Имса, а кого-то неведомого, у кого были на все свои планы.
– Да, может, удастся? – в тон ему спросил Имс.
Впервые за долгое время, ложась рядом, они даже не подумали о сексе. Они действительно надеялись, что их хотя бы на этот раз до утра окутает блаженная темнота без образов и видений.
Однако Имс, видимо, сильно всполошил какие-то силы, потому что приснилось Артуру нечто совершенно невообразимое.
***
Его Высокопреосвященство кардинал Эрнесто Мария Клаудио да Серда, граф де Перельядо, архиепископ севильский в эту едва начавшуюся, благоухающую, словно пропитанную ароматами ночь сидел в своем кабинете как на иголках. Он уже, наверное, раз десять, поменял местами тяжелую бронзовую чернильницу и кожаный бювар с затейливым узором, переложил с места на место бумаги, попытался читать поданные на его имя прошения (из этого ничего не вышло, так как смысл просьб странным образом ускользал от него), перебрал и переворошил рассортированные секретарем письма и, в конце концов, чтобы успокоиться, взял в руки молитвенник.
Молитвенник так и остался лежать нераскрытым в кардинальских пальцах, а сам кардинал невидящим взглядом уставился в кипы буйно цветущей сирени за окном. Ветер играл с тяжелыми, налитыми гроздьями черно-фиолетовых в прозрачной севильской ночи соцветий, и в шевеленьях этих мерещилось кардиналу что-то неприличное, почти порочное.
Вот уже третий день кардинал, изнывая от беспокойства, ждал папского легата, который должен был прибыть с минуты на минуту. Дело было важнейшее, секретнейшее, и последствия его Его Высокопреосвященство предсказать не брался. К тому же и личность посланца беспокоила кардинала изрядно, хотя он ни за что, под страхом даже пытки не признался бы в этом никому.
Кардинал да Серда, сорокалетний, высокий, властный, потомственный аристократ из благороднейшей андалусийской семьи, боялся так, что едва сдерживал нервную дрожь.
Мысли его постоянно сбивались на то, что было заперто сейчас в подвалах его резиденции, хотя кардинал пытался отвлечься чтением богословских книг, молитвами, прогулкой, а днем – необходимыми делами, требовавшими его участия.
Но не получалось, ничего не получалось. Раз за разом он ловил себя на том, что подавить желание спуститься в подземную келью, которую сейчас охраняли монахи, сменяясь каждые три часа, становится все труднее и труднее. Болезненное любопытство безжалостно дергало натянутые кардинальские нервы, как уличный музыкант струны своей гитары.
Толстая дубовая дверь неслышно приотворилась, и на пороге показался брат Сильвио, личный секретарь архиепископа.
– Что? – спросил кардинал.
– Он прибыл, монсеньор, – прошелестел секретарь, сутулясь.
Кардинал сделал знак закрыть дверь поплотнее. Брат Сильвио понятливо скользнул ближе, наклонился над откинувшемся в кресле кардиналом и зашептал в ухо почти бесплотно, обдав кардинала запахом вспотевшего, несвежего тела:
– Представился как отец Паоло Фаготтиста. Все печати подлинные, бумаги в полном порядке…
Кардинал раздраженно махнул рукой и отодвинулся. Тяжелый дух сирени смешался с источаемым секретарем амбре, чуть не вызвав у кардинала приступ тошноты.
***
Кто бы сомневался в бумагах! Нет, кардинала терзало совсем другое – личный легат папы Юлия III, полномочный представитель префекта Верховной и Священной Конгрегации Римской и Вселенской Инквизиции, был ко всему прочему, по слухам, членом самого молодого, самого загадочного, самого опасного и беспощадного ордена – Общества Иисуса и, по совместительству, учеником и личным другом Игнатия Лойолы.
Орден иезуитов был утвержден Папой Римским всего лишь двенадцать лет тому назад, но кардинала да Серду, как и многих других, ужасало, какое чудовищное и необъяснимое влияние начинали приобретать братья-иезуиты внутри Римской Католической церкви и у светских властей.
И вот сейчас ему предстояло встретиться с одним из них лицом к лицу.
– Зови, – приказал кардинал секретарю и поднялся навстречу гостю.
Брат Сильвио метнулся прочь, и тут же снова появился, почтительно согнувшись в поклоне и придерживая дверь.
На пороге возник папский посланец. Первые секунды кардинал пораженно разглядывал его: собрав все правды и неправды о иезуитах, поучаствовав в нескольких полных намеков и недомолвок беседах, он подспудно ждал, что посетитель его будет непременно светского облика, ничуть не похожий на человека, имеющего отношение к церкви. Общеизвестно было, что иезуиты предпочитали не афишировать себя, и даже Папа позволил им бывать на людях в том виде, в котором они считали нужным появиться.