– А ты в теме, Имс. Хорошо подготовился?
Имс как-то хищно усмехнулся и кивнул.
– Очень хорошо. Твой обожаемый Кобб был бы доволен.
– Ревнуешь, – удовлетворенно заметил Артур.
– Зубы нам обоим заговариваю, – пояснил Имс. – Трясет меня всего, как подумаю, что снова эту гниду увижу.
Они продолжали лавировать по улицам, углубляясь в западную часть города, среди туристической толпы, то и дело рискуя попасть под несущиеся на красный свет автомобили. Как и везде в Аргентине, в Мендосе перекрестки представляли собой настоящие ловушки для пешеходов, и машины мчались хаотично, быстро, без всяких сигналов.
Артур больше не говорил ни слова – и чем ближе они подходили к дому Нэша, тем сильнее жгло у него в груди. И ему так странно это казалось, ведь он был уверен, что совсем ничего не чувствует – просто жгло и припекало, словно угли лежали у него под сердцем.
Глава 23
Артур
У смутно знакомого квартала Имс замедлил шаг и теперь мягко шагал вплотную к домам.
Казалось, они ко всему были морально подготовлены, но не к тому, что, сунувшись во двор, застанут старика сидящим на скамеечке возле дома и смотрящим практически прямо на них.
Двор был абсолютно пуст – в злые от солнца послеполуденные часы, но скамейка стояла в тени чьего-то балкона и немного защищала от зноя. И все равно старик явно выбрал не самое удачное время для отдыха на воздухе. Вот вечером здесь, наверное, прекрасно.
А может быть, он мерзнет, подумал Артур. Старые люди постоянно мерзнут, особенно вот такие старые. И в его детстве старушки усаживались в солнечные дни во дворах – «погреть кости», так это у них называлось. Вот и этот тоже – греет кости. Может быть, у него ревматизм. Скорее всего так и есть, решил Артур, посмотрев на его скрюченные пальцы, перебиравшие сейчас край свободной, чуть выцветшей, когда-то серо-розовой рубашки.
– Ну вот, – прошептал Имс, притаившийся в нише, как поднаторевший на слежке агент, – по крайней мере, мы уверены, что старик все еще здесь. Нам осталось выяснить, когда он обычно ложится спать.
– Старых людей обычно мучает бессонница. И вообще сон у них тревожный, чуткий.
– Ему еще и кошмары снятся, сто процентов. Ну ничего, это нам даже на руку – будем одним из этих кошмаров…
Поплутав в узких переулках, они нашли несколько мест, откуда отлично просматривался двор старика и даже часть его квартиры, балкон в то числе.
Одним из таких мест была крыша невысокого соседнего дома, они решили расположиться там, среди труб, голубятен и нагретой солнцем черепицы, сквозь которую там и сям пробивалась зеленая трава. Если пройти всю крышу вдоль, вы оказывались напротив большой школы с высокими окнами, откуда наблюдали томящихся на уроках подростков и футбольное поле, где похожие подростки – смуглые и черноволосые, покрытые белесой пылью – носились со скоростью света и радостно вопили, терзая видавший виды большой кожаный мяч.
Имс распланировал слежку на несколько дней, и Артур нервничал, думая, что их может выкинуть из сна в любой момент. Но чем дальше текло время, тем больше он забывал, что они во сне, и то, что он сам это отмечал, показалось ему странным, невозможным. Однако скоро и эта рефлексия прекратилась, растаяла в жарком мареве аргентинской реальности.
И ему не показалось удивительным, что, кажется, эта слежка была далеко не первой в их жизни – так легко они ее переносили, так мастерски вели. Они лежали на крыше, пили воду, ели фрукты, передавали друг другу мощный бинокль, который взялся не пойми откуда, как и многие вещи до него. Но Артура такие возникновения уже не изумляли – это были их сновидения и они могли материализовать здесь все, что угодно.
Как и следовало ожидать, режим дня старика не был чем-то из ряда вон выходящим. Просыпался он рано, некоторое время лежал в постели, потом шел в душ, после душа варил кофе и делал скромный завтрак (иногда это было всего лишь одно яйцо всмятку), чуть позже выходил на балкон и курил, обедать шел в кафе или ресторанчик неподалеку, потом некоторое время сидел на балконе или на скамейке во дворе, смотрел в пространство, весь словно бы уменьшившись, в своем пиджаке походя на какую-то серую птицу, потом спал до вечера, и, судя по всему, дневной сон его был лучше, крепче ночного, потом уходил гулять в парк поблизости, после смотрел телевизор или читал книгу, иногда что-то увлеченно писал, перебирал бумаги (тут Имс, конечно, каждый раз делал стойку), затем, около девяти часов вечера, более чем скромно ужинал – иногда в ресторане, но чаще дома, снова курил на балкончике и, наконец, походив по дому и наведя одному ему ведомый порядок, ложился в постель. Засыпал он нескоро, долго ворочался, кряхтел, видимо, все же мучил его артрит или еще какие-нибудь старческие болезни. Все же сто с лишним лет – не шутка. Понятно, почему радиус его передвижений пешком не превышал трех кварталов. Такси он в течение этого времени не брал. Один раз утром к нему пришла большая, пухлая аргентинка, убралась в квартире, забрала белье в прачечную, что-то ему рассказала звучным, раскатистым голосом – Артур не слышал слов, но звук до него долетал. Больше к старику никто не приходил.
На пятый день Имс сказал, что пора действовать.
***
Время X назначили на три часа пополудни. Обычно именно на эти часы приходился самый сладкий сон старика – они подобрались однажды настолько близко к окнам, что видели, как он причмокивает губами во сне и подкладывает ссохшиеся ладошки под подушку. Как ребенок.
Имс был обманчиво спокоен, хотя жажда крови все больше разгоралась в его глазах. Стоять рядом с ним было невозможно – он весь неслышно вибрировал, как туго натянутая струна.
– Имс, может, ты успокоишься? – в конце концов разозлился Артур. – Твоя нестабильность может все разрушить.
К тому времени он уже набросал примерный план Манхэттена 30-х, помещение, которое могло бы сойти за лабораторию того времени – в конце концов, они все похожи, придал ей некий личностный оттенок – нарисовал фотографии, расставленные по полкам, изобразил несуразный чемодан старинного пэсива. Такая поверхностная имитация казалась ему бредовой затеей – он даже не мог в точности представить себе нужные вещи, а ему нужна была конкретика! Но делать было нечего.
Он сам не понимал, почему так злится. Может быть, он злился на себя. Из-за своей внезапной жалости. Из-за своего сильнейшего нежелания все выяснять, еще раз сталкиваться с этим, пропускать через себя то, что давно, давно, давно прошло.
Он надеялся, что прошло.
И понимал, что бессовестно лжет самому себе. Угли в груди его потухли, уступив место невозможному холоду. Но решение было принято, и в нем все меньше оставалось от того московского – мягкого, сочувствующего, сожалеющего, мечущегося Артура. Эта личность словно таяла под напором другой – бесстрастного и довольно циничного извлекателя.
Это тот Артур, не испытывающий ни капли нерешительности, наорал на нервничающего Имса, это он ловко присел перед их безразмерной кроватью, поддернув на коленях брюки, и жестом фокусника вытащил из-под нее легкий серебристый кейс – современный, совершенный пэсив. Это он, профессиональный сновидец, любовно поглаживал пальцами его кнопки, трубки и ампулы с сомнацином, прикрепленные к внутренней стороне крышки, ласкал взглядом набор острейших игл, которые применялись только в самых дорогих клиниках.