Впрочем, сейчас не было смысла разделять эти личности, как бы Артуру в какие-то минуты не хотелось. Все его реакции… они были как круги на воде после брошенного камня. Но сам камень уже покоился на дне, и этого ничто не могло изменить. Единственное, о чем стоило всерьез беспокоиться: не выбросит ли их из сна в самый неподходящий момент.
Самое раздражающее было в том, что в этом, аргентинском, сне, они худо-бедно управляли самой реальностью, но не могли контролировать его продолжительность, даже с помощью примитивных сигналов или символов. Это был нонсенс со всех точек зрения. Их держал в этом сне кто-то третий, и было неизвестно, какие цели этот третий преследует. Это нервировало неимоверно.
Хотя, конечно, Артур предполагал, кто этот третий. И какие цели – тоже. Однако марионеткой было чувствовать себя все равно неприятно. А совершенно неподготовленной марионеткой – вдвойне. Он привык все просчитывать, понял Артур. В том мире, где они были извлекателями, вероятно, он был координатором – отвечал как раз за план, за отступные пути, за дополнительные страховки, – словом, следил, чтобы ничего не сорвалось. Вот почему сейчас так мучился.
– На этот раз сон будет мой, – сказал Имс не терпящим возражений тоном.
Артур кивнул.
– Только, – предупреждающе сказал он, – никакой самодеятельности.
– Ну что ты, дорогуша… – ощерился Имс. – Всегда все по плану.
– Ага, как же. Я просто взываю к твоему разуму, Имс. Мы сами не знаем, что воротим… и плана-то точного нет. И так нарываемся.
– О, господи боже, сколько раз я говорил – « все возможно», а ты нудел – «невозможно, невозможно»! Ну и кто, кто всегда оказывал прав? Не было еще ничего невозможного!
– Не было, – согласился Артур. – Зато мы каждый раз большими лопатами разгребали последствия твоего «возможного».
– Ну это уже другой вопрос.
Несмотря на препирательства, действовали они удивительно слаженно, как единый организм. Взяли такси до ресторана на Аристидес-Виллануэва, неспешно пообедали.
Имс сообщил между прочим, что чуть южнее Мендосы находится Музей Каса-де-Фадер, где выставлены многие картины Фернандо Фадера.
– Они довольно ценные, – промурлыкал Имс.
Артур закатил глаза, услышав этот тон.
Имс чуял живопись, как вампир чует кровь. Иногда Артуру казалось, что информация передается ему телепатически, из эфира.
– Собираешься совместить полезное с приятным?
– Ну, почему бы и нет? Вообще, здесь можно найти много интересного. И потом, darling, мы не доехали до Буэнос-Айреса. Я себе никогда не прощу, если мы этого не сделаем… Вот закончим дело, и можно устроить себе маленький романтический вояж.
У Артура зашевелилось в животе одно тошнотворное подозрение.
– Имс… Ты все распланировал, да? Как будто мы не проснемся? И тебя бы даже устроило, если бы мы не проснулись, ведь так?
Имс молчал и выводил вилкой круги на скатерти, не поднимал глаз.
– Артур, – наконец примирительно сказал он. – Мы не можем особо воздействовать на хронометраж этой жизни. Но можем ей наслаждаться, пока нам дают время. И да, возможно, я не хотел бы просыпаться. Я хотел бы остаться здесь, в этой реальности. С тобой.
– Имс! – почти заорал Артур. – Да ты понимаешь, что нет никакой этой реальности! Мы сейчас у себя в голове, заперты в своих фантазиях, в своем подсознании! Очнись ты!
– Возможно, да, – сказал Имс. – А возможно, и не совсем.
– Что ты имеешь в виду? – уже прошептал Артур, заметив, что на них оглядываются. Это было очень неправильно – вот так себя вести. Он забыл, как нестабильна материя сна.
– Я думаю, это не просто невесть откуда взявшиеся фантазии, Артур. Эта реальность вполне могла бы иметь свое место. И нам просто показывают, как это могло бы быть.
Артур замер со стаканом воды в руке.
– Версия будущего? – выговорил он.
Имс сжал губы и кивнул.
– И даже там, где мы сейчас спим в московской квартире – пусть я и уже очень слабо это помню, это будущее уже началось… Юсуф, сомнацин, Кобб, а в прошлом – Тесла, эксперименты со временем и сновидениями, практики, позволившие тебе самовольно умереть… прости, но так и есть. Прошлое, настоящее, будущее, это все пазлы одной мозаики. Здесь ни одного лишнего кусочка. Ни одного, Артур. Это просто… такая фигура времени.
– Лестница Пенроуза, – произнес Артур. – Вот что он имел в виду.
– Кто?
– Пол.
Имс хмыкнул.
– Пол еще тот стервец. Но, Арти, время! Посетим нашего старого друга, а потом подумаем, что делать дальше.
***
Все шло так на удивление гладко, что Артур начал искать подвох.
Они незамеченными проникли в квартиру с помощью отмычки, нашли старика мирно посапывающим на кровати – на столе стояла бутылка белого вина и бокал с остатками этого вина на донышке.
Артур ловко капнул старику в ухо несколько капель сомнацина – предупредительная мера, быстро открыл пэсив, подсоединил трубки, ввел всем троим иглы с катетерами, настроил режим на сон Имса как основной и, вздохнув глубоко, нажал кнопку подачи снотворного.
Ему было неприятно опускаться рядом с дурно пахнущим стариком на старое, почти ветхое покрывало, но он надеялся быстро забыть эти ощущения в будущем. Единственное, что его слегка беспокоило: старик пил алкоголь, а алкоголь с сомнацином – не самая хорошая смесь. Хотя, в конце концов, судя по бутылке, выпил он всего бокала два, а то и полтора. Так что Артур решил, что все обойдется, падая в плавную, гостеприимную темноту.
Сначала Артур услышал шум. Он бы ни с чем не смог его спутать: это был шум удаляющегося состава – свист колес, громыхание вагонов. Причем это не были мягкие звуки современного скоростного экспресса, это были звонкие, чуть лязгающие голоса старого поезда. Такие он слышал в детстве.
Вокзалы всегда вызывали у него странные чувства – смесь волнения, грусти, предвкушения, радости и безысходности одновременно. Садился он в поезд или оставался на перроне, у него всегда сосало под ложечкой. Очевидно, где-то внутри билась мысль, что это расставание с кем-то или чем-то может быть навечно. Такая возможность была всегда – по разным причинам. Он мог умереть, они могли умереть. Он мог не захотеть вернуться или снова увидеть кого-то. Его просто могло закрутить в водовороте обстоятельств, как щепку в мутной воде, и когда бы он опомнился, месте и люди стали бы совсем другими, даже если бы он фактически вернулся – или дождался. Все слишком быстро становится другим.
Он поднял веки, и на него хлынул белый дневной свет, так явственно расходившийся снопами отдельных лучей, что, кажется, их можно было потрогать. Свет лился из полукруглых окон под потолком. Справа сияли еще одни окна – огромные, во всю стену, стрельчатые, и эти окна были растиражированы тысячами фотографий и кинолент, как и все огромное, запертое в мрамор пространство между ними, эта огромная гладкая каменная пустыня.
Артур почувствовал бессильную злость.
Никакой лаборатории не было и в помине, а сидели они на скамейке на Центральном вокзале Нью-Йорка.
Правда, Артур оглядел зал, со временем они не ошиблись. Это точно были тридцатые. У билетных касс стояли какие-то люди, и одеты они были старомодно. Да и уж очень пустым выглядел вокзал, те несколько фигурок у касс не в счет.
На соседней, противоположно стоящей, скамейке он увидел развязно развалившегося Имса – почему-то в какой-то кошмарной розовой рубашке и почти желтом пиджаке – и старика. Имс раскинул руки по спинке, так что старик в некотором смысле находился в его объятьях. Глаза у Имса были страшные.
– Ну здравствуй, Нэш, – сказал он и по-гангстерски подвигал в зубах невесть откуда взявшуюся зубочистку.
Артур сидел и не двигался, только смотрел. Он мельком взглянул на себя – серые брюки, белая рубашка, рядом на скамейке лежат серый пиджак и круглая фетровая шляпа. Черт, почему он в тонкой рубашке зябнет на вокзальных сквозняках?
Старик сначала непонимающе огляделся, потом глаза его медленно прояснились, он обернулся на голос и застыл.