– Как неожиданно пришла зима! – вздохнул старый вождь, провожая глазами падающие снежинки.
– Зима всегда приходит неожиданно, – кивнул ещё более старый жрец.
– Это так, – грустно улыбнулся вождь. – Каждый раз мы ждём её с самого лета, и каждый раз ей удаётся нас обмануть.
Он повернулся к гостю, сидящему у костра:
– Кто ты, человек?
– Не знаю. Или не помню.
– Что привело тебя в наши земли?
– Не что. Кто.
– И кто же?
– Беглец. Видели вы его?
– В своей жизни я видел много беглецов, – задумался вождь. – Который из них тебе нужен?
– Тот самый.
– Многие хотели бы догнать этого беглеца, – вмешался жрец. – Многих преследователей я знал.
– Он – мой, – отвечал преследователь. – Поэтому никто и не догнал его.
– Все мы чьи–нибудь беглецы, – задумчиво помотал головой жрец. – И все мы чьи–нибудь преследователи. Воистину, мир состоит из тех, кто бежит и тех, кто догоняет.
– Это так. Но у меня нет времени на мудрые мысли, – напомнил преследователь.
– Но наверняка найдётся часок, чтобы выпить с нами доброго вина, – радушно улыбнулся вождь. – Урожай был хорош.
– Я не могу пить вино, пока не догоню его. Не могу ни есть мясо, ни любить женщин, ни радоваться вновь народившимся, ни провожать ушедших, ни бросать зерно в землю, ни пожинать спелые колосья… Мне нужно догнать его.
– И что будет, когда ты его догонишь? – вопросил жрец.
– Я успокоюсь, – отвечал преследователь, поднимаясь и на дрожащих от усталости ногах направляясь к дороге.
– Ради этого стоит умереть вдали от дома, – кивнул вождь.
– Я не собираюсь умирать, – возразил преследователь, не оборачиваясь.
– Зима всегда приходит неожиданно, – усмехнулся жрец.
– Когда–то я тоже преследовал его, – сказал умирающий, ложась вдоль дороги, утопающей в весенней слякоти.
– Его?
– Ну или другого, не всё ли равно.
– Мне – нет, – покачал головой преследователь опускаясь в грязь, рядом с умирающим.
– Когда–то мне тоже было не всё равно, – печально улыбнулся тот. – С тех пор прошло и десять, и двадцать лет, а потом – ещё больше. И многое изменилось.
– Главное – не меняется.
– Меняется в первую очередь именно главное. И только второстепенное остаётся неизменным. Я слишком поздно это понял.
– Просто ты позволил отчаянию съесть себя, – возразил преследователь, наблюдая, как тает в грязной луже белая монета его плевка.
– Я не позволял, – слабо качнул головой умирающий. – Да оно и не спрашивало позволения… Сколько уже месяцев или лет гонишься ты за ним?
– Не считал, – пожал плечами преследователь. – Что может быть глупее, чем считать уходящие дни!
– Твоя правда. Однажды я стал считать и сбился со счёта.
– Их было так много?
– Нет, просто мне стало страшно.
– Можешь заняться подсчётом теперь, чтобы скоротать последние минуты. Бояться всё равно уже больше нечего.
– И ты опять прав: чего бояться тому, кто готовится в плавание против течения времени.
– А мне – пора, – кивнул преследователь, поднимаясь, кряхтя и опираясь на палку.
– Ты не поможешь мне умереть?
– Нет. Ты должен уметь это сам. А если не умеешь, так у тебя ещё осталось немного времени – как раз хватит, чтобы научиться.
– Я так долго гнался за тобой, – беззубо улыбнулся преследователь, присаживаясь и дрожащей рукой кладя рядом свой древний посох. – Я так долго гнался за тобой, что уже и не помню – зачем.
– Так всегда и бывает, – отозвался беглец.
– На губах моих нет вкуса победы, – продолжал преследователь, пропуская слова беглеца мимо ушей. – Только горечь.
– Это горечь поражения.
– Неужели я проиграл?
– Ты не выиграл.
Они смотрели друг другу в глаза и во взглядах их не было ни ненависти, ни радости от состоявшейся встречи.
– Странное чувство, – горько улыбнулся преследователь, – мне не хочется тебя убивать.
– Гадалка ошиблась, – отвечал беглец. – Твоя сестра не родила двойню. У неё вышла тройня.
– Их сдали в приют?
– Нет, слава богам. Иначе сейчас у нас не было бы президента.
– Ну что ж, – пожал плечами преследователь, – значит, я всё же не зря разбил ей голову кочергой.
– Если бы можно было так просто разбить кочергой голову судьбе, тысячи кузнецов сделали бы себе состояние.
Преследователь достал из рукава свой верный нож. Клинок немного затупился от времени, консервных банок, твёрдой колбасы и чёрствого хлеба, но потёртая наборная рукоять по–прежнему ложилась в руку удобно и гладко. Вот только рука была уже не та.
– Столько лет… – пробормотал он. – Столько лет я гнался за тобой.