Толик – дальнобойщик; он четвёртые сутки на пути из Москвы в Тюмень. Рубаха на волосатой груди расстёгнута до пупа, взгляд упирается в горизонт, руки привычно и почти равнодушно лежат на рулевом колесе.
На пассажирском месте сидит Людвиг и играет на губной гармошке. Толик не очень помнит, когда и где подсадил этого чудика. Кажется, на сорок первом километре, у деревушки со странным названием Вена.
Толик внимательно слушает и кивает в такт губной гармонике, из которой Людвиг старательно выдувает отрывистые неуверенные ноты. У пассажира получается плохо, отвратительно получается, совсем не то, чего пытается от него добиться дальнобойщик Толя. Шофёр готов бросить руль и сам взяться за инструмент, но вспоминает, что на губной гармошке последний раз играл в детстве – на пластмассовой, за двадцать восемь копеек, из «Детского мира». Да и руль бросать нельзя.
А Людвиг старается вовсю, но… чёрт бы его побрал, глухой он, что ли?!
– Ну куда, куда! – нервничает Толик. – Ты чего, не слышишь, что у тебя «ре» падает?
Людвиг виновато хлопает глазами, робко улыбается, открывая отсутствие пятого зуба слева.
– Вот смотри, – запальчиво продолжает Толик, – у тебя там идёт «та–ти–ту–рим–па–рааам», так?
– Так, – кивает Людвиг и хлопает глазами.
– Ну вот. Вот там у тебя «ре» и проваливается, неужели сам не слышишь? Выше надо на полтона. Ну–ка, давай, возьми с диезом.
– Ага, – радостно кивает Людвиг и подносит гармошку к губам.
«Та–ти–ту–тум–па–пааам» – играет он.
– Тьфу! – в сердцах произносит Толик, удивляясь Людвиговой непонятливости. – Ну что ты заладил, ей богу, а?! Ты можешь ми–бемоль взять?
– Могу, – неуверенно произносит Людвиг.
– Так возьми, чёрт тебя возьми! – сердится Толик.
«Та–ти–ту–рим–па–бааам» – берёт Людвиг.
Нет, нет, всё не то.
«Та–ти–ту…»
– Ну куда, куда ты гонишь, а?! – Толик сердито выплёвывает беломорину в окно, качает головой.
«Та–ти–ту–рим–па…» – выдувает Людвиг.
– Трудно, поди, быть неумехой? – саркастически вопрошает Толик. – Ты сам–то себя слышишь?
– Нет, – чистосердечно признаётся Людвиг.
– Оно и видно, – усмехается Толик. – Дай мне начало.
«Та–ти–ту…»
– Стоп! Слышишь?
– Нет.
– Блин! Вот так надо: «та–ти–та–рам–па». Сечёшь?
– Секу, – покорно соглашается Людвиг.
– Изобрази.
«Та–ти–ту–ру…» – изображает Людвиг.
Толик безнадежно качает головой, плюёт в окно, шевелит губами, беззвучно выдавая непотребные слова.
– Ну ты вообще… – обречённо произносит он уже в голос. – Выбрось свою гармошку и уйди в монастырь с глаз моих.
– Я хотел одно время, – на полном серьёзе отвечает Людвиг. – Но музыка победила.
– Это она погорячилась, – усмехается Толик. – Дай мне «ми–бемоль».
Людвиг послушно даёт требуемую ноту.
– Вот, – кивает Толик. – Запомнил?
– Запомнил.
– Теперь дай вступление.
«Та–ти–та–рам–па–даам…»
На этот раз Толик отчасти доволен. Это почти то, что надо. Но – почти. То есть, не совсем то, но очень близко.
– Запомни, старичок, – говорит он, добродушно щурясь, – в любом музыкальном произведении главное – вступление, зачин. Хорошее начало полдела откачало, как говорится. Но оно, опять же, и самое сложное.
– Да, – соглашается Людвиг. – Вступление – это очень трудно.
– Угу. Как начнёшь, так и кончишь. Начнёшь бодро, и кончишь весело. Начнёшь в миноре, так и кончишь абы как… О чём это я?.. А, ну да. Давай, ещё разок.
Людвиг даёт.
– Угу… угу… – кивает Толик. Он почти доволен. Доволен до третьего такта, в котором Людвиг ни к селу ни к городу выдувает никому не нужную «ля–бемоль».
Но надо выруливать на поворот, и Толику становится не до Людвига и злосчастной лябемоли – он только мотает головой: не–не–не, давай сначала.
А на повороте стоит белая корова в красном сарафане. Она пасётся и не замечает надвигающейся на неё опасности – синего камаза, в котором Толик, очумев взглядом, пытается нащупать педаль тормоза. А педали – нет. Людвиг тоже ничего не замечает.
«Та–ти–та–рам–па–даам. Тынц» – выдаёт губная гармошка.
Толик доволен. Если бы не обстоятельства, заставляющие судорожно вцепиться в руль, он бы сейчас непременно хлопнул Людвига по плечу и сказал что–нибудь вроде «Классно, старичок, молодца! Это – то, что надо».
А корова вдруг, выпучив глаза, истошно мычит, снимается, встаёт на крыло и, сшибая верхушки окрестных сосен, воспаряет под облака. Трепещет и стелется по ветру сарафан.
Толик вздрагивает и просыпается. Ровно за три секунды до коварного поворота, в который срочно должен вписаться, если не хочет погибнуть во цвете лет, вместе с напарником, который храпит на лежаке…