– А тараканы? – зачем–то спросил он.
– А, ну да, ещё тараканы останутся, – кивнула двадцатая.
Следующей была тридцать восьмая. Уж супругов Мишиных ни при каких обстоятельствах нельзя было назвать крысами. Пусть они были не очень активными жильцами и в домовых собраниях не участвовали ни разу, но никто из соседей не мог бы сказать о них ничего плохого. Как, впрочем, и хорошего. Обычные люди.
– Уезжаете? – спросил он главу семьи, встретив его на этаже выносящим прикроватную тумбочку.
– Да, знаете ли, – почему–то смутился Мишин. – Пора.
– Расширяетесь?
– Да нет, вы знаете, – ещё больше смутился Мишин, – сужаемся. Вот так, да. А что делать…
Через неделю засобиралась пятнадцатая. Потом была сорок первая. Двадцать вторая. Седьмая, одиннадцатая, шестнадцатая…
– Что происходит? – спросил он как–то у Веры Семёновны, встретив её у лифта.
– А вы не знаете? – удивилась соседка.
– Нет.
– Корабль тонет, – многозначительно поиграв глазами и бровями, прошептала она ему едва ли не в самое ухо. Изо рта у неё пахло мятным леденцом и губной помадой.
– Какой? – удивился он.
Вера Семёновна лишь удивлённо покачала головой: не от мира сего человек, дескать.
– Как же это вы не знаете? – сказала она, выходя на своём этаже. – А ещё старший дома…
Через месяц заселёнными оставались лишь двадцать квартир из сорока восьми.
Потом поветрие внезапно стихло – так же внезапно, как и началось. Если не считать тридцать второй, которую жильцы покинули неслышно и незримо, под покровом, как говорится, ночи. Просто когда утром он обходил дом, дверь в тридцать вторую оказалось незапертой. Он постучал, покашлял, заглянул.
Квартира была пуста, и только тонкий запах духов и лаврового листа ещё слабо витал в ней.
«Странно», – пожал он плечами.
– Вы что же, в самом деле ничего не знаете? – удивился жилец однокомнатной сорок восьмой, спускаясь вслед за носильщиками, выносящими его незамысловатый скарб.
– А чего я не знаю? – пожал плечами он.
– Интересно, – пожевал губами теперь уже бывший жилец. – А ведь вы старший дома.
– Да.
– И не знаете.
– Нет.
– Смотри́те телевизор, – рассерженно бросил сорок восьмой и больше не вымолвил ни слова.
Тогда он торопливо поднялся в свою квартиру, просеменил к телевизору, стёр с него застарелую пыль, включил.
Телевизор работал, но экран его остался чёрным.
– Что с телевидением, не знаете? – поинтересовался он у Веры Семёновны на следующий день.
– А что?
– Не показывает.
– А-а, проснулись, – усмехнулась соседка. – Так он уж давно не показывает. Уж месяца два как.
– Почему?
– Да кто ж его знает.
Через неделю поветрие вернулось. За три дня дом покинули одиннадцать семей и бессемейных. Заселёнными оставались только семь квартир.
– Вы ещё не съехали? – удивилась Вера Семёновна на четвёртый день, когда он застал её в пустой двадцать третьей за собиранием брошенных литровых банок. – Смотрите, сколько баночек оставили. Совсем сдурели люди! А мне пригодятся. Под варенье.
– А если они вернутся? – сказал он. – Нехорошо как–то получится.
– Никто не вернётся, – поджала губы Вера Семёновна.
– Почему вы уверены?
– Да вы как будто с луны свалились только вчера. Лунтик, право слово.
– Да объясните же мне, что происходит! – не выдержал он, почти закричал.
Это было ошибкой. Вера Семёновна тут же поджала губы, молча собрала оставшиеся банки в большую сумку и направилась к выходу.
– Не надо на меня орать! – сурово сказала она в дверях. – Никто вам права не давал. И должность ваша – старший дома – совсем не официальная. Так что постыдились бы волю давать горлу своему.
В четверг исчезли жильцы сорок пятой. То есть именно что, в буквальном смысле, исчезли. Никто не видел, когда и как. Жилец из третьей, нетрезво глядя в глаза, прошептал:
– Улетели!
– Что значит – улетели? – поднял он брови.
Особо верить третьему было нельзя, конечно, поскольку был он личностью странноватой и редко трезвой. Тем не менее.
– То и значит. Он же давно строил воздушный шар.
– Кто?
– Сергеич этот, из сорок пятой, кто же ещё. На лоджии. – И добавил удивлённо: – А ты что же, не в курсе?
– Нет, – покачал он головой.
– Кому бы и знать–то, как не тебе, – недоверчиво покосился третий. И ушёл в запой.
Из запоя он уже не вышел, а так и сгорел – умер на пятый день. Хорошо, что на первом этаже жильцов уже не оставалось, так что плохой запах из третьей никому не мешал.